Фантомная боль - Арнон Грюнберг Страница 21

Чтобы выплатить свой долг «Американ Экспресс» и по карте «ВИЗА», я должен был написать новую книгу, причем не сборник рассказов или стихотворений, а роман. Кроме того, мы еще задолжали по квартплате за шесть месяцев, и эту задолженность тоже следовало погасить. От одной только мысли об этом меня начинало подташнивать. В детстве меня часто тошнило. Я попытался сосчитать, сколько я сэкономлю, если перестану есть, лишь изредка буду позволять себе ложечку йогурта, но с расчетами у меня ничего не получилось.

— О’кей, — согласилась Ребекка, — поехали в казино.

Ее шею пересекала тонкая сеточка морщинок.

— Да уж, — протянула она, — я очень долго тренировалась перед зеркалом, но все без толку.

Это она про свой кисло-недовольный вид? Для этого нужно тренироваться? Я считал, что это само собой получается.

— Я думала поправить дело кольцами, но бесполезно, они не смотрелись на моих уродливых пальцах.

Я наклонился вперед и стал внимательно изучать ее руки. Возможно, я что-то упустил, подумал я. Руки, как у нее, действительно нельзя было назвать эстетичными. Но эстетика — это условное понятие. Или же это вопрос биологии?

Я подсчитал, что если каждый месяц буду вносить по кредитным карточкам в счет своей задолженности минимальную сумму, то для погашения всего долга целиком мне придется прожить четыреста семьдесят лет.

— Ты всегда так много говоришь с мужчинами о своих руках?

— Нет, — ответила она, — обычно я никогда о них не говорю. Ты первый, с кем я об этом заговорила. Если честно, я вообще не разговариваю много с мужчинами.

— В самом деле?

Она кивнула:

— До этого как-то не доходит.

«Бесплодные» — тоже очень неплохое название для книги. Но такое название не поможет мне решить мою проблему с «Американ Экспресс». Люди хотят узнавать в книгах о плодовитости. «Негативные заголовки плохо идут» — мне это не раз настойчиво втолковывали.

Я снова стал обдумывать рассказ, который можно написать о Ребекке. Это был бы прекрасный рассказ, в нем я мог бы выразить все, чего еще не успел сказать. Рассказ о женщине, которая никак не может успокоиться из-за своих некрасивых рук и все время о них говорит.

— Всем этим мы обязаны твоей страдающей псориазом подруге, — пошутил я. — Прости, пожалуйста.

С этими словами я встал и пошел к выходу, в ту сторону, где стояла витрина с пирожными и мороженым. Меня приветствовал стоявший за прилавком менеджер-японец.

— Мне нужно позвонить, — негромко произнес я, — если можно, из какого-нибудь тихого места.

Он провел меня в небольшую комнату рядом с кухней. Там какой-то пожилой человек в очках занимался бухгалтерией. Он не поднял глаз, когда я вошел. В его руке дрожал карандаш.

Возможно, сейчас все наконец-то начнется. Ведь нельзя же до самой смерти прожить в ожидании, что настоящая жизнь начнется с минуты на минуту.

— Вначале наберите девятку, — сказал менеджер-японец и оставил меня один на один с бухгалтером.

Все-таки не зря я вложил в этот ресторан целое состояние…

* * *

Через два дня после того, как она оставалась у меня ночевать, моя будущая жена опять заглянула ко мне в ночной магазин. Ее трусики все еще лежали у меня дома. Она о них не спрашивала. Она сняла туфли и стала массировать ступни и щиколотки. С недавних пор она работала днем с несовершеннолетними преступниками, а ночью танцевала, чтобы этих самых несовершеннолетних преступников забыть. Это было ее собственное выражение. Я никогда не стал бы говорить о людях как о малолетних преступниках. Как-то раз вечером я набрался храбрости и спросил:

— Чем ты занимаешься теперь, когда твоя учеба почти закончена?

— Работаю в органах юстиции, — сказала она, — с несовершеннолетними преступниками.

— С убийцами? — поинтересовался я, доставая из микроволновки овощную запеканку.

— С ворами, — ответила она, — с насильниками, а также с виновными в совершении иных правонарушений.

— И тебе никогда не бывает страшно?

— Нет, — удивилась она, — чего бояться? Все дело ведь в доверии.

Чуть позже, когда она уже собралась уходить, я сказал:

— Я ведь и сам несовершеннолетний преступник.

Она засмеялась. В ту пору я был еще не до конца уверен в своем остроумии. Я еще не нашел формы для своих шуток. В ту пору я и для себя самого еще не нашел формы. Но теперь я ее наконец нашел и, можно сказать, уверен в своем остроумии. Но уверенность — это ловушка. Правда, понимаешь это обычно слишком поздно.

Когда через несколько суток моя будущая жена опять заглянула в наш магазин, она была невероятно веселой. Похоже, она провела исключительно приятный вечер на дискотеке. Волосы у нее были распущены.

— Значит, — сказала она, едва войдя, — ты несовершеннолетний преступник?

— Угу, — кивнул я, — он самый.

Возможно, это моя наивность, но я искренне считал себя несовершеннолетним преступником.

Сегодня меня вряд ли можно назвать несовершеннолетним, во всяком случае, если говорить серьезно. Из несовершеннолетнего преступника я превратился просто в преступника. Когда постоянно чувствуешь за собой какую-то вину, то, скорей всего, рано или поздно придется подтвердить это на деле.

— И что же этот несовершеннолетний преступник делает в ночном магазине? — спросила она.

— Это всего лишь маскировка, — объяснил я, — и мой белый халат, и резиновые перчатки — все это одна лишь маскировка.

Она буквально покатилась со смеху. Похоже, она сильно выпила.

Трудно не прийти в замешательство от мысли, что та самая женщина, которая когда-то пьяная хохотала в моем магазине, несколько лет спустя на мой вопрос, о чем она плачет, ответит: «О том, что ты с собой сделал». Почти невозможно поверить, что речь в обоих случаях идет об одном и том же человеке, но тем не менее это так. Отрицать это не имеет смысла, приплетать метафизику — тем более ни к чему. Пусть действительность непознаваема, но не до такой же степени!

Конечно, за это время у нее изменился цвет волос; ее прическа и выражение глаз тоже стали иными. По ночам она теперь спит, а не танцует. А сам я давно уже не работаю в ночном магазине. Я нашел форму для себя, для себя и для своих шуток, и так в ней и законсервировался. Словно лег в наполненную водой ванну и больше из нее не вылезал. Лежал себе и лежал, не утруждаясь даже перерезать себе вены, просто время от времени подливал воды погорячей, чтобы не замерзнуть. Кожа начала медленно отслаиваться, но сам я этого не замечал.

— Но я ведь пишу отличные рассказы?

Так я ответил ей в тот вечер, когда она плакала из-за того что, по ее мнению, я с собой сделал. А я и не знал, что мое состояние может вызвать слезы.