Мужской разговор в русской бане - Эфраим Севела Страница 21

В совершенно зачумленном виде я метался по холлу гостиницы, перебирая в уме различные варианты, когда вдруг увидел вчерашнего грузина. Он узнал меня и удивился:

— Послушай, дорогой, тебе нельзя много пить. На тебе нет лица! И в этом я виноват.

Я объяснил ему, почему на мне нет лица, и кратко изложил содержание телефонного разговора.

Так сколько тебе надо? — спросил грузин. — Всего-навсего тысячу рублей? Я тебе дам.

То есть как? — ахнул я. — Как я могу у вас взять? Вы даже не знаете ни моего имени, ни кто я и откуда. Как вы можете быть уверены, что я верну вам долг? Завтра мы разъедемся и — поминай, как звали.

— Не горячись, дорогой, — положил мне ладонь на плечо грузин, искрясь своей белозубой улыбкой из-под черных усов. — Ты чуть не наговорил лишнее на себя. Я тебе доверяю. Ты такой красивый, не станешь пачкать репутацию из-за какой-то тысячи рублей. На, бери и пересчитай. Я могу и ошибиться.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака и протянул мне тугую пачку. По его настоянию я пересчитал — там была ровно тысяча. Грузины всегда славились своей щедростью, немелочностью, широтой натуры. Ведь не зря гуляет по России анекдот, удивительно точно рисующий грузинский национальный характер.

В гардеробе театра после спектакля зрители получают свои пальто, отдавая швейцару за услуги по полтиннику.

Впереди грузина стоял в очереди еврей. Получив свое пальто, тот протянул десятку и громко, чтоб слышали все, продемонстрировал свою щедрость:

— Сдачи не надо!

Грузин немедленно принял вызов и показал, насколько он щедрее. Поравнявшись со швейцаром, грузин сверкнул очами и небрежным жестом отмахнулся:

— Пальто не надо!

Поступок Сандро Мелиавы, его доверие ко мне растрогали меня до слез:

— Я вам страшно признателен… никогда не забуду… незнакомый человек отдал первому встречному в долг такую сумму…

— Ай-яй-яй, — пожурил меня грузин. — Почему незнакомый человек? Почему первому встречному? Ты — советский человек. И я — советский человек. Мы — не первые встречные… Мы вместе строим светлое будущее…

Он говорил это своим журчащим самодовольным голосом, и черные глаза его лукаво поблескивали.

Ты — коммунист? — продолжал грузин, играя голосом. — И я — коммунист. А кто такие коммунисты? Ум, честь и совесть эпохи. Так, значит, мы не чужие. Ты — ум, я — честь, а… — он поискал глазами, кого бы назвать совестью, и я подсказал ему:

Моя бывшая жена — совесть эпохи. Она тоже — коммунист.

Ты выиграл, — рассмеялся грузин. — Если твоя жена — совесть эпохи, то хорошая у нас эпоха. А кстати, насчет твоей жены. Я выражаю желание посмотреть на нее. Поедем вместе деньги передавать, а? И расписку с нее не забудь получить. Мало ли что? Социализм — это учет. Так нас учит партия.

Я созвонился с ней и условился о месте встречи. Сандро вызвал такси, и мы поехали. Она ждала меня на площади Восстания у входа в гастроном. И здесь не обошлось без отравленного жала. Она специально, чтобы подразнить меня, вырядилась в шубку, перешитую в мое отсутствие из моей оленьей дохи, которую мне подарили на Севере. На голове красовалась моя пушистая шапка из ондатры. Мне не вернули ничего из моих личных вещей, и сейчас она демонстрировала, какое нашла им применение.

Я представил ей Сандро сослуживцем, а он добавил многозначительно:

— Полковник Мелиава, начальник областного комитета государственной безопасности.

Это произвело впечатление. С ее лица стерлась вызывающая усмешка, и она без пререканий дала мне расписку в получении одной тысячи рублей на аборт. Деньги она поспешно сунула в сумочку.

— Держите сумочку крепче, — посоветовал Сандро. — В Москве много жуликов. А доктору своему передайте привет. Он, должно быть, большой специалист. Тысяча рублей за аборт! Он, должно быть, не меньше чем лауреат Ленинской премии и Герой Социалистического Труда.

Она испугалась Сандро, и ей не терпелось скорее уйти. Но он бесцеремонно придержал ее за рукав шубки.

— Запомните, уважаемая… чтобы больше ничего не требовать с этого человека… Это называется вымогательством, и нам придется вмешаться. Ясно? А теперь — идите.

Возвращаясь в гостиницу, Сандро комментировал:

— Она, конечно, аферистка. В Москве очень мало честных женщин. И во всем мире их скоро не останется. Я слушаю радио… Голос Америки… Би-Би-Си… у нас в горах хорошо слышно… без глушения. Мне неинтересно слушать их клевету про нашу страну… Про наши безобразия я знаю больше, чем они… Но я внимательно слушаю, что они рассказывают про себя. Это мне интересно и даже поучительно. Возьмем, к примеру, женский вопрос… Они там на Западе совсем сошли с ума… Сексуальную революцию придумали.

Женщины как с цепи сорвались… И общество поощряет этот разврат. Она, пока замуж выйдет, переспит со всеми мужчинами, кто подвернется, и это у них считается борьбой за равенство. Большая беда их ждет на Западе. У них скоро не будет семьи. А если развалится семья, за ней полетит к черту и государство, начнется анархия и… бардак.

Очень жаль, что Москва старается от них не отстать. Ты меня прости, но я тебе откровенно скажу: никогда бы я не женился на русской женщине. Она не может быть настоящей женой. У нее в крови — разврат. Если я хочу пошалить — пожалуйста, не откажусь от русской. Но строить семью надо у нас, на Кавказе. Это, возможно, последнее место на земле, где женщины не позорят свое звание и твердо знают, для чего родились.

Благодарный за выручку, я провел весь день с Сандро, сопровождал его повсюду, как оруженосец, и к вечеру, раскисшие от обильной ресторанной еды и возлияний, мы сидели в его номере. Он снимал в «Балчуге» лучший и самый дорогой номер со старомодной кожаной мебелью и деревянной купеческой кроватью под бархатным балдахином.

— Хочешь, — спросил меня Сандро, — немножко развлечься? Давай пошалим на прощанье. Завтра мы разъезжаемся.

Он достал записную книжку, полистал ее.

— Кого предпочитаешь? Балерину? Драматическую артистку? Доктора наук? У меня большой ассортимент, — он потряс в воздухе записной книжкой. — Нет в Москве красивой женщины, которая откажется лечь со мной. Потому что у меня деньги! И я не скупой! Мне не нравилось его бахвальство. Я даже почувствовал себя оскорбленным за русских женщин.

— Ну, дорогой, так кого ты предпочитаешь? — настаивал грузин, и, чтоб отвязаться от него, я буркнул первое, что пришло на ум:

— Балерину.

— Замечательно! — просиял Сандро. — Этого товара у нас полно. Вот смотри… — эта… нет… поищем получше… вот, вот… самый раз. Заслуженная артистка… Сейчас позвоним домой… Если не занята в спектакле… ты ее будешь иметь.

Он набрал номер телефона, и я слушал, затаив дыхание, как фамильярно разговаривал он с кем-то, приглашая сейчас же приехать к нам.