Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб Страница 21

Подходящий момент упущен. Опять.

Додо

Ну конечно же нам надо осмотреть и эту церковь, ведь гулять по улицам просто в свое удовольствие — расточительство, непременно нужно поставить галочку в программе, даже если в ворота вкатились три автобуса с туристами. Чего же удивляться, что всякое желание путешествовать пропадает без следа, во всяком случае, у меня точно.

Раньше я не знала развлечения лучше, чем приехать вот так куда-нибудь, где я никогда не была, дух приключений так и ударял в голову. Бог мой, как я любила вокзал в Базеле, его громадные серые залы! Впервые я попала сюда одна, когда мне было пятнадцать; дома думали, что мы с Норой гостим у ее родственников в Леррахе. Все тогда выглядело иначе, пахло иначе, звучало иначе, все казалось таким многообещающим, а я — перелетная птица с рюкзаком и в солнечных очках — с сумасшедшим интересом вглядывалась во все неизвестное, прежде всего в людей. В поезде я познакомилась с парнем из Швеции, то ли Уле, то ли Свен, а может, Йенс, не помню, он ехал в Италию, мы опустошили двухлитровую бутылку «Ламбруско», и целовались как сумасшедшие, и обо всем друг другу рассказали, я наплела ему с три короба — а он поверил! — сказала, что меня зовут Клер Баке, что я собираюсь изучать искусствоведение и ездила в Базель, чтобы побывать в известном музее. Что я сирота, и мне житья нет от приемных родителей — стоит начать врать, уже не остановишься. На Йенса, или Свена, или Уле это произвело впечатление, и он дал мне свой адрес в Стокгольме — пожалуйста, в любое время, его родители будут рады. И я, глупая гусыня, написала ему две недели спустя, потому что подумала, почему бы не съездить в Стокгольм, если там есть где приткнуться. Письмо Уле, Йенсу или Свену вернулось назад с пометкой «Адресат не найден», по-шведски, конечно. Он надул меня, как и я его. Может, на самом деле его звали Ингульфур или что-то в этом роде.

Если бы сейчас я могла вернуть свои пятнадцать лет, я села бы на поезд в Базеле и уехала бы со Свеном или Уле в Италию. Или с Йенсом — один черт! И мы бы не стали вешать друг другу лапшу на уши — потому что поняли бы, что это ни к чему, что мы созданы друг для друга. Навсегда. Мы — одного поля ягоды. С одинаковыми желаниями. Мы бы вместе старились, мой мистер Икс и я, и ему было бы плевать, как выглядят мои бедра при дневном свете.

Как тогда с Ахимом… Я на тысячу процентов была уверена, что мы останемся вместе, я даже представила его Ма, хотя до того ни с кем ее не знакомила, но Ахим — другое дело, я хотела получить ее одобрение. Хотела, чтобы она с первого взгляда поняла, что он — то, что надо, что это навсегда. Она нашла его симпатичным, и я увидела в этом хороший знак. Но во всем, что касается отношений, я всегда была ненормальной. Не умею я оставаться в глубине души холодной, как Клер, например, ничего не принимать близко к сердцу, не умею заставлять мужчин плясать под свою дудку. Я всегда ждала сказочного принца, который увез бы меня на белом коне. Пусть даже конь будет дребезжащим серым «жуком», как у Ахима, секонд-хенд с ржавой выхлопной трубой. Сегодня у него, конечно, «бенц», круче не бывает.

Мне следовало бы тогда сделать, как Нора, — хватать и бежать. Мы много об этом говорили, Ахим и я, когда сломя голову мчались, удрав от всех, сквозь туман и ночь в Гретна-Грин. На рассвете мы лежали с ним на его жалкой расшатанной кровати, с которой у него свешивались ноги, потому что она была коротка для него, в этой затхлой конуре, где он жил тогда, возле вокзала в Альтоне, мы занимались любовью целый час, пока за окнами не запел дрозд, мы с ума сошли от счастья. Я, по крайней мере. Он просунул мне руку между ног, по которым текла его сперма, а я положила голову на его горячий живот, и мы представляли себе в красках, как это — вернуться домой супружеской парой. Мне ничего не стоило окрутить его, но я не мыслила в таких категориях, замужество представлялось мне пошлостью и мещанством, демонстрировать наши отношения всему городу — фи! Такой подарок судьба припасла для Норы.

Они поженились в мае — ну, разумеется, как же иначе. Меня она благоразумно не пригласила. Правда, Клер она сказала, что будет рада видеть меня. Дураку ясно, боялась, что я и в самом деле приду и устрою дикий скандал. Клер, естественно, получила приглашение — когда в марте я приезжала к ней в Мюнхен, видела карточку у нее на письменном столе, не сверху, конечно, а где-то посреди кипы писем, но я его унюхала и вытащила посмотреть. Разумеется, отпечатано на дорогущей бумаге ручной выделки с золотой рамочкой, с оттиснутым веночком. «Элеонора и Карл-Август Тидьен имеют честь пригласить Вас на бракосочетание своей дочери Норы с господином Иоахимом Клюге, доктором юриспруденции…» и так далее и тому подобное, как в прошлом веке, притом что на дворе стоял 78-й год и мир кишел хиппи. Венчание в церкви, само собой, потом — торжество в «Кап Полонио», самой нехилой хибаре в нашей дыре.

Клер конечно же не пошла, что с ее стороны было очень любезно, накатала супервежливый отказ, оправдалась какими-то делами, она точно знала, что я никогда не прощу ей, если она туда заявится, да еще чего доброго в качестве свидетельницы.

Почему поехала я — до сих пор не знаю, в этом, наверное, проявилось что-то мазохистское. Я никому никогда об этом не рассказывала, даже Клер. Ма тоже не знала, что я сорвалась в Пиннеберг, и счастье, что никто не видел, как в вечерних сумерках я стояла возле «Капа» и наблюдала за ними через окно. Там как раз играли вальс, эти мерзкие хлыщи в жакетах цвета красного вина, и Ахим, как добропорядочный зять, танцевал с Мамулей. Я глазам своим не верила, но у него из нагрудного кармана выглядывала мерзкая вечнозеленая веточка — черт его знает, как называется этот материал, наверное, все-таки синтетика. Папашка сидел рядом с толстухой в коротких чулках, немилосердно втиснутой в блестящее лиловое платье, такое узкое, что ей явно не хватало воздуха, понятия не имею, кто такая она была, но как же он старался поддерживать с ней вежливую беседу. Нору я сначала не видела, но потом она вышла, видимо, из туалета, — в длинном белом платье, в фате и с венком. Фата — а то как же! И венок. Какой-то трясущийся старичок перехватил ее у самой двери и потащил танцевать, может, деловой партнер ее отца, во всяком случае, она позволила старикашке покрутить себя и, довольная, как слон, снова приткнулась к Ахиму. Танец еще не кончился, когда я сделала ноги, через лес обратно к вокзалу и ближайшим поездом — прочь из этого дерьмового города. Я узнала то, что хотела узнать: Ахим действительно сделал это. Как мой отец когда-то променял меня на Церковную мышь, так Ахим променял меня на Нору. В фате, с венком и с благословением Божиим. Ныне, и присно, и во веки веков.

Нора

Возле Бегиненкирхе я их сфотографировала. Конечно, сначала пришлось их уговаривать, как все нормальные туристы, они находят скучным позировать перед камерой. Японцы вокруг нас лишены подобных предубеждений, они, радостно гогоча, щелкали снимок за снимком, в конце концов, будет что предъявить дома после двух недель пребывания в Европе.

Я настойчиво просила их не упрямиться, их фото важны для меня. В наших поездках я всегда выполняю обязанности фотографа. Клер тоже берет с собой аппарат, но никогда не использует его для личных снимков, только для объектов, которые так или иначе имеют отношение к ее работе. «Мне не нужны фото, чтобы вспоминать вас», — однажды сказала она. Мне же, напротив, доставляет большое удовольствие рассматривать потом наши фотографии, с каждым годом мы все старше, новые платья, новые прически, и каждый снимок напоминает о том, что иначе я давно забыла бы.