Меня не купишь - Касарьего Мартин Страница 21

При виде меня старый друг семьи побледнел и с огромным облегчением вздохнул, узнав, что я хотел бы всего лишь в течение получаса воспользоваться его видеомагнитофоном. Он спросил меня о родителях, я ответил уклончиво, и он вместе со своей женой и Розой ушли в кафе на углу, оставив меня наедине с видиком. Запись длилась ровно десять минут. Судя по тому, что рассказывала Эльза и подтверждала запись, Альфредо Гарсиа жил в настоящем доме, а не гнил в клоповнике, как я последние пять лет. Бывший телохранитель процветал. Сначала он организовал охранное агентство, но, поняв, что на торговле охранными системами и прочей ерундой миллионером не станешь, решил посвятить себя деятельности менее прозрачной, но гораздо более прибыльной. Для этого он воспользовался полезными связями и деньжатами, которые он подворовывал там, где, как предполагалось, должен был бы обеспечивать их сохранность. Ничего не удалось доказать. Думаю, он урвал свое и от известной мне переделки шестилетней давности. Стены гостиной с высоченными потолками украшала пара больших абстрактных картин. Вряд ли они нравились Гарсиа, да и вообще, скорей всего, он ни черта не смыслил в искусстве, но, видимо, полагал, что они придают солидность его дому. Или дому Эльзы, кто знает. Эльза вполне способна думать, что быть культурным значит предпочитать бесформенные пятна фигурам. В гостиную выходили окна верхнего этажа, через которые Гарсиа с бутылкой виски «Чивас» в руке и блюдечком жареного соленого миндаля с показным равнодушием наблюдал за допросом, если, конечно, заснятое действо можно назвать таким словом. Гарсиа было сейчас около пятидесяти. Рост по-прежнему метр семьдесят восемь, но мне показалось, что он стал толще, а лысина — шире, чем шесть лет тому назад. У него были большие тяжелые руки, коротковатые относительно туловища ноги и такая густая растительность на подбородке, что ради презентабельного вида следовало браться за «жилет» дважды в день. Он представал перед зрителями в трех видах: одетым в костюм, облаченным в халат и голышом. Мысль, что Эльза видела его во всех трех ипостасях, вызывала рвотные спазмы. В восемнадцать он был боксером-любителем, и не из последних. В те времена боксеры в кровь разбивали себе кулаки на тренировках о мешки, набитые землей. Как ни странно, сломанный нос не портил его. Мы с ним схлестнулись всего однажды, и делокончилось ничьей, но справедливости ради замечу, что он был еще пьяней меня. В тот раз я вступился за официантку, к которой он тянул лапы. После этой стычки он повсюду заявлял, что мы с ним закадычные друзья. Он курил сигары, обильно заливал обеды и ужины вином и с завидной регулярностью наведывался к проституткам. Все это называлось «хорошо жить». Альфредо Гарсиа был bоп vivant. Нужно уметь красиво жить, приятель! Поскольку волосы стали заметно редеть, он зачесывал их назад и втирал в голову чудодейственные снадобья, которые, может быть, и способствовали росту авокадо, но никак не сказывались на состоянии его шевелюры.

Его наемники вошли через дверь, выходившую в сад. Первым появился Кувшин. Следом за ним влетел Годо — Однорукий дал ему хорошего пинка. Замыкало шествие упомянутое милейшее, но несколько дефектное создание. Молчун не промелькнул ни разу, и я решил, что он-то и снимал занимательный фильм. Должен признать, снято вполне прилично, хотя камера так и мечется туда-сюда, то взлетает вверх, где устроился Гарсиа, то опускается вниз, к палачам и жертве. Порой герои оказываются не в фокусе. Если бы сцена длилась дольше, у меня бы наверняка разболелась голова. Сама камера была отменной. Гарсиа был из тех, кто в магазине сразу требует товар класса люкс, а если он при этом не оказывается и самым дорогим, то считает, что его обманывают. Годо оказался невысок ростом, неплохо сложен, франтоват. Нормальной комплекции, темноволосый, лет двадцати пяти. Одет в кроссовки, голубые джинсы и черную кожаную куртку. Он был сильно напуган, что вполне простительно, принимая во внимание ситуацию.

— Какого черта вы так задержались? — поинтересовался с верхотуры облаченный в халат Гарсиа, перетиравший миндаль мощными челюстями. — Что у вас приключилось?

— Молчуну приспичило купить какую-то дребедень детишкам, — залебезил Кувшин. — На Рафаэль-Кальво.

— Что еще за Рафаэль-Кальво? — скривился Гарсиа и почесал макушку.

— Это такая улица, — поспешил ответить Кувшин.

— Точно? — вопросил Гарсиа.

Донеслось урчание, очевидно, утвердительное и подтверждающее мою догадку относительно того, что Молчун держал в руках камеру.

— Мать вашу так! — ругнулся Гарсиа. — В один прекрасный день я пошлю вас всех разгружать вагоны. Мне до лампочки, что вы делаете по выходным, но в рабочее время извольте работать на меня. И не забывайте об этом. Можно начинать.

Ни слова не говоря, Кувшин схватил Годо, а Однорукий единственной лапой сжал указательный палец на его правой руке и дернул назад, намереваясь сломать. Звук хабанеры из «Кармен» заглушил хруст костей. Гарсиа прибавил громкость. В моем сознании он никак не увязывался с Визе, с оперой. В прежние времена он увлекался совсем другой музыкой — той, что играют на танцульках, и народными севильянас [12]. Его любимая песня посвящалась некой грудастой Рамоне. Вот так. Возможно, мелодии из «Кармен» казались ему вполне фольклорными и выражающими национальный испанский характер. Гарсиа опять убавил звук. Кувшин выпустил Годо, который, стоя на ковре на коленях и с выражением абсолютного непонимания происходящего, здоровой рукой сжимал сломанный палец.

— Отлично, Годо, вот мы и начали задавать вопросы, — сказал Гарсиа за кадром. Молчун, похоже, наслаждался зрелищем корчившегося на полу Годо, а может, ему просто надоело водить камерой из стороны в сторону. — Теперь твоя очередь говорить, если только ты не хочешь, чтобы мы продолжили расспросы. Понимаешь меня?

Как я уже говорил, дело происходило во время Рождества, а Гарсиа был по-своему верен традициям. Среди столов, кресел, ламп и диванов высилась небольшая елочка, украшенная мигающими огоньками, серебристыми шариками — знаете, такими, отражаясь в которых любой красавчик превращается в Квазимодо, а Квазимодо — в страшного паука. Возле камина, в котором уютно мерцал огонь, — скульптурки, изображающие сцену Рождества: пастухи, овцы, речка, мостик, волхвы, портал, Святое семейство, бык, мул и иже с ними. В центре стола — корзина с марципанами и рождественскими печеньицами, обсыпанными сахарной пудрой. Тут же нетронутый туррон [13].

Годо вовсе не был героем, да и сама его физическая конституция не предполагала особой мужественности, а тем более теперь, когда он был до смерти напуган, со сломанным пальцем. Тем не менее он встал с колен, демонстрируя известное достоинство, и посмотрел на Гарсиа. По крайней мере, у него хватило духу сделать это.