Низкий голос любви - Жоан-Фредерик Эль Гедж Страница 21

– Я врач, но не немец, господин Фридман. – Его взгляд останавливается на кольце, покоящемся в хрустальной пепельнице. – Посмотрите на этот перстень, господин Фридман. Слова – как золото этого кольца, от огня эмоций они деформируются. На огне они могут даже растаять. Но камень остается цел. Этот камень – ваш голос. Когда мы ограним его, ничто не сможет обратить его в пепел. Это следовало бы сказать немецким врачам. – Фридман молча кивнул. – Тогда продолжим, вы согласны?

Фридман снова кивает. Артур сосредоточенно прислушивается, чтобы воспринять все невнятные слова старика.

Еще одна пациентка, которая никогда не приходит на сеансы вокальной переподготовки без драгоценностей, заметила, что этот перстень мог бы принадлежать мужчине. Артур возражает несколько раздраженно. Пациентка настаивает: редко можно увидеть такого размера императорский топаз; это довольно старинный перстень, фамильная или антикварная драгоценность. Она советует не оставлять его на виду.

После ухода этой женщины он впервые различил в недрах императорского топаза освещенный изнутри рот, язык, ласкающий прозрачные щеки. Он избавился от этого видения, спрятав перстень сначала в конверт, а потом на дно своего портфеля.

* * *

Настал день их первого путешествия. В эту субботу Клер открыла дверь в восемь часов и увидела перед собой, словно облако, букет крупных, еще закрытых лилий с торчащими во все стороны острыми, словно клювы, венчиками. Чей-то голос вопросительно проговорил ее имя, вышел вперед и положил цветы в Центре комнаты. Голос усача с волосами, собранными в хвост, прерывисто объясняет между приступами чихания: «Я люблю цветы но они не отвечают мне взаимностью». Виновато пожав плечами, цветочник выходит Лифт сломан, он спускается пешком. На лестнице он встречает Артура, который, слыша непрерывное чихание, вежливо проявляет беспокойство.

– Цветы меня не любят. И лифты тоже. Вы не представляете, сколько сломанных лифтов я встречаю при каждом обходе.

– Мне-то все равно, я на них не езжу.

– Не презирайте лифты, месье.

И цветочник исчезает за поворотом лестницы. Артур звонит в дверь Клер, слышит, как она бежит открывать.

– Клер, это я!

– Артур. Мне принесли твои цветы! Сейчас открою!

Она баюкает охапку лилий на согнутой руке. Поцеловать ее? Взять за руку? Артур берет ее руку.

Другая рука ревнует, – предупреждает она.

В другой руке лилии. Она уже переняла их аромат. Он целует ее – это первый их поцелуй. Янус скребется за дверью.

– Он останется здесь. Я устроила ему гнездо.

Ты оставишь его взаперти на два дня.

– Ах, так, значит, мы уезжаем только на два дня? – Она хитро морщит носик – Мама будет приходить его кормить. Как она может упустить такой случай порыться в моих вещах! Подожди, я сейчас.

Артур остается наедине с лилиями, раздражающими ноздри. Он закрывает глаза – и вновь открывает, слыша звон стекла о стекло. Через хрустальную воронку она наливает немного духов в дорожный пульверизатор.

– Готов?

Они спускаются по лестнице. Она отказывается от его предложения понести сумку.

– Ты не возьмешь с собой пальто? В Канкале будет холодно.

– Мне никогда не бывает холодно.

Кабриолет припаркован перед подворотней. На капоте – свежее пятно голубиного помета, но Артур его не замечает.

– Багажник очень маленький и пропах бензином. В гараже так и не нашли причину запаха. Положи свою сумку на заднее сиденье.

– Как деликатно с твоей стороны.

Он открывает ей дверь.

– Я кое-что забыла! Одну вещь, без которой я не могу уехать.

Она выпархивает в профиль через приоткрытую дверь.

Он садится на капот, жар мотора греет ему бедра, ягодицы, еще выше. Вот и Клер. Букет лилий колышется вниз головой, стебли укутаны мокрой тряпкой и завернуты в пластиковый пакет. Она устраивает букет на заднем сиденье, и аромат цветов сливается с запахом старой кожи в тошнотворную смесь. Клер просит его остановиться у обменной кассы. Артур удивлен, но не смеет возражать. Перед кассой она вынимает пачку швейцарских франков и спрашивает, достаточно ли этого. Он воздерживается от расспросов. Она возвращается и на его глазах убирает новые билеты в белую кожаную сумочку. Из открытой сумочки на секунду показывается конец крестовой отвертки. Она встречает его взгляд.

– А это, – бросает она с сияющей улыбкой, – чтобы разбирать на части мужчин.

* * *

Канкальский залив – как раковина моллюска. Кружевные волны то и дело накатывают на песчаную отмель между Канкальской скалой и Оконным мысом.

Небо голубое, воздух и вино прохладные. Они приехали. Они сидят на террасе. Общение наедине застигло их врасплох. Они не знают, что сказать. Оба опускают глаза, как будто их режет яркий свет солнца. Если они поднимут их, губы не смогут не исполнить желание, выраженное во взглядах. Разумеетсяпока слишком рано, еще не прошел час ожиданий.

– Ты как будто настороже, Артур. Тебя здесь знают? Боишься, что увидят тебя со мной?

– В детстве – да, меня здесь знали. Мы приезжали летом в Сен-Бенуа-дез-Онд. Однажды, когда я был маленьким и еще ходил по воскресеньям в церковь, кюре не служил мессу, а снимал на кинокамеру церковного служку, а тот краснел. Громкоговорители работали плохо, они ловили посторонние шумы, разговоры полиции, радио. На мессе служка все время повторял: «Бог вас слышит». При выходе из церкви один из прихожан, регулировщик речного транспорта, строил мне глазки.

Клер недоверчиво сощурилась.

– Да, ты права, возможно, я слил воедино несколько месс.

Лицо Клер посуровело.

– А смерть тебя интересует? – в ее вопросе звучит вызов.

– Вовсе нет. Церковь стояла на холме, во время службы слышался шум прибоя, это я любил больше всего. Я все время молчал, никогда ничего не говорил, взрослые за мной не следили, я слушал их низкие мессы, а они и не подозревали об этом. Я ничего не повторял.

– Теперь я, кажется, понимаю.

– Что?

– Когда я вдали от тебя, тебе всегда легче говорить – заметил? По телефону у тебя есть только мой голос. В кабинете у тебя есть мое тело и мой голос, но обстановка чисто медицинская. Здесь тебе не хватает барьера. Чтобы лучше меня слушать, ты хотел бы стать немым? Чтобы говорить со мной, возможно, ты предпочел бы, чтобы я умерла? Если бы я была мертвая, это было бы идеально, ты мог бы делать все что хочешь. Я не права?

Над их головами кричит чайка, зависшая в неподвижном равновесии, опираясь крыльями о бриз. Официант наклонился и поставил перед ними блюдо плодов моря.

– Все хорошо, мадам? Еще чуть-чуть – и было бы слишком хорошо, не так ли? А вы знаете, что за этих устриц шли сражения? Дважды в неделю наших канкальских устриц отправляли к королевскому столу, и, когда англичане узнали про это, они дважды в неделю обстреливали нас и вытаскивали наши садки.