Продавщица - Стив Мартин Страница 21

Приближается Рождество, и она строит планы поездки в Вермонт. Она вылетит в сочельник на одном из самых плохих рейсов, на «красноглазом», ночном, до Нью-Йорка, там пересядет на челночный до Монпелье в восемь часов утра на Рождество, а потом — сто пятьдесят миль автобусом и — дома. Билет на Восток оплачивает Рэй: по его прикидкам Рождество для бюджета Мирабель будет обременительно, так почему бы не помочь? Заодно подсовывает ей лишних двести пятьдесят долларов, чтобы она не выглядела нищенкой перед своими подружками. Она уже знает, что подарит Рэю на Рождество — рисунок «ню» самой себя, тот, что сделала в вечер отчаяния на День благодарения, там, где она парит в черноте. А он знает, что подарит ей — с душой выбранную блузку от «Армани», которую купил, не сомневаясь, — Мирабель от нее просто обалдеет.

Мирабель пускается в праздничный дорожный кошмар с телефонным звонком от Рэя, который желает ей всех благ и присылает черный седан отвезти ее в аэропорт. Даже при том, что вылетает она в нечеловеческое время, седан — последний островок покоя, дальше ее захлестывают праздничные толпы. Несколько часов спустя 747-й до Нью-Йорка воняет потом четырехсот пассажиров, которых покрутило-повертело в бурной рождественской атмосфере. В аэропорту имени Кеннеди она делает пересадку и оказывается на борту пропеллерного самолетика, который битый час торчит на полосе, прежде чем взлететь. При снижении на Монпелье самолет так мотыляет в снежных зарядах, что пугается даже пилот. Мирабель приходится нянчиться с двадцатипятилетним футболистом (рост шесть футов четыре дюйма), который сидит рядом и дрожит каждый раз, когда чихает двигатель или дребезжат закрылки. Сама Мирабель не переживает, ей просто не приходит в голову, что самолет может не приземлиться, и она попеременно то утешает соседа-атлета, то читает книжку.

К утру, получив свой багаж без чьей-либо помощи и оттащив его на местный челночный автобус, который довезет ее до автовокзала, она выглядит не то как отчисленная студентка, не то как маленький оборвыш. Автобус, где тепло и холодно одновременно, несется сквозь легкий снежок. Пассажиры поделены поровну: часть из них, как Мирабель, — изможденные путники, едва прикорнувшие в болтанке бесконечно-долгих ночных рейсов, остальные же — бодрые говоруны на первом этапе своего увлекательного рождественского путешествия.

Автобус въезжает в Дантон в 11.30, и Мирабель видит на платформе своего старшего брата Кена в ярко-красной парке размером с нефтяную бочку. Они по-быстренькому здороваются, и она, в своей хиленькой лос-анджелесской курточке, бегом бежит от автобуса к машине; морозный ветер говорит ей, что она прожила в Лос-Анджелесе слишком долго. Ее брат ставит лаймово-зеленый «фольксваген» на передачу, бормочет «давай, детка, жми» и затем везет ее со скоростью примерно пять миль в час по обледенелым дорогам. Кен — полицейский, способный безошибочно вычислить преступника в родном городишке в основном потому, что всех знает и носом чует юнцов, которые могут пойти по кривой дорожке. Она все еще обожает своего брата, хотя это ни разу не вылилось в откровенный разговор. Она спрашивает его, «как-мам», «как-пап», и он отвечает правдиво, то есть — что все по-старому.

«По-старому» означает вот что: мам не может себе представить, что Мирабель занимается сексом, а пап полностью игнорирует этот вопрос. Несмотря на то, что Мирабель двадцать восемь лет, ее статус ребенка в этом доме не изменился. Отец-дочь, дочь-мать, отношения застыли во времени, как раз ощущение этой скованности девять лет назад выжило Мирабель из дома в Калифорнию, где можно было начать копаться в свежей грязи, ища свое истинное «я». Однако Калифорния не в счет, едва она переступает порог родительского дома.

Умеренность во всем, включая успех. Ее отец содержит семью в достатке, но не более того. Дом, маленький с картонными стенами, два старых автомобиля, однако в данный период у отца полоса относительного успеха — он продает товары для дома а-ля «Амвей» [11]. Дополнительный доход означает, что кое-где в доме добавится лоску и что вся крыша затянута полиэтиленом в ожидании, пока наступят сухие деньки и ее можно будет перекрыть.

Кэтрин и Дэн прожили в браке тридцать пять лет, и стоическая конструкция их отношений была сломана лишь однажды, когда Дэн признался в семилетием романе с соседкой. Это подкосило Кэтрин, потом она боролась, потом воскресила брак с тихой силой и изощренностью, которых не проявляла в другие поры жизни и не проявила в дальнейшем. Надломилась, не смогла оправиться и не сумела понять из них одна Мирабель, ведь у нее на глазах треснул и осыпался образ отца.

Мирабель не знала, как пережить эту измену, Дэн же понятия не имел, что, обманывая жену, он заодно обманывает и дочь. А той, вопреки всему, была нужна любовь этого мужчины, совершившего неслыханное, и, заблудившись в своих смятенных чувствах, она так и не сумела стать взрослой.

Еще до этого эпизода Мирабель боялась отца, но никак не могла вспомнить, почему. Ей помнится внезапная перемена в его характере вскоре после того, как он вернулся с войны. Она помнит, как любящий общительный человек стал мрачным и отрешенным, как она научилась не попадаться под руку. Когда дом наливался молчанием, Мирабель ретировалась в свою комнату и читала — так на всю жизнь она полюбила книги. Но с тех пор прошло уже много лет. Теперь ее отец куда благодушнее, как будто что-то смягчилось в нем, как будто его решимость не дать до себя достучаться повыветрилась от времени.

— Ну, как ты там поживаешь? — Ее отец сидит на самом легком стуле в гостиной, а Мирабель сидит на диване, почти расслабившись.

— Я в порядке, по-прежнему работаю у «Нимана».