Вдребезги - Генри Парланд Страница 21

Когда писатель завершил роман и получил за него гонорар, то решил пропить его. Это решение не было случайной причудой, а скорее потребностью, которую он вынашивал в себе несколько недель и которая постепенно становилась все более и более настоятельной. Он получил деньги в пятницу и поделил их на две части, а когда уходил из дома в тот же вечер, большую взял с собой, чтобы рассчитаться с персонажами этой истории.

После того как он передал рукопись в издательство, друзья преследовали его день и ночь с самыми неподходящими требованиями и предложениями. Ему даже сообщили, будто Бригитта намеревается выйти замуж за коммивояжера, что совершенно не вписывалось в его замысел. Все пеняли ему, что стиль его суховат, что он слишком много внимания уделял малозначительным деталям, местами подражал Прусту и бесцеремонно обращался с Ами. Последнее замечание особенно беспокоило писателя. Ами была мертва, а мертвые могут мстить. Но разве он не схематизировал ее, превратив в образ, в персонаж романа, существовавший лишь на бумаге?

Именно эта тревога гнала писателя по улицам маленького чужеземного городка, куда забросила его судьба. Стояла осень, моросил мелкий колючий дождь, мокрые крыши в тусклом сиянии капель казались еще ниже и невзрачнее. Писатель зашел в небольшой кабачок, который был едва заметен во дворе, и влил в себя несколько бокалов прямо у стойки. Это уменьшило тяжесть, которую он носил в себе, на миг ему стало легче, он несколько раз глубоко вздохнул, расплатился и ушел.

Писатель не знал, куда идти. В городке было общим счетом шесть кабаков, и он знал, что со временем посетит их все. Но сначала ему хотелось найти себе компанию — все равно какую. Он вдруг понял, что боится расплаты, которая последует ночью, и старается оттянуть ее. Но улицы были чисто вымыты дождем и почти пусты.

В конце концов он завернул в ресторан, где, как ему было известно, мог рассчитывать хотя бы на общество какой-нибудь девицы из бара. Это было затхлое помещение с низким потолком, известное своим спившимся капельмейстером — толстым сальным евреем, чей сюртук вечно был в пятнах от пива и коньяка. Писатель раздобыл себе в подружки дородную размалеванную русскую деваху, у которой обнаружился внушающий уважение аппетит, и напился как унтер-офицеришка.

Осушив полбутылки, он обнаружил определенное сходство между девицей и Ами. Вымытые оксигенолем тщательно завитые волосы и покорный усталый рот в самом деле отдаленно напоминали светлую переутомленную головку Ами. Девицу звали Галя, она получала от директора ресторана по доллару за каждую заказанную клиентом бутылку коньяка. С профессиональной гордостью в голосе и весьма комичным кокетством она поведала, что одна может выпить две с половиной бутылки. Твое здоровье! Писатель рассеянно кивнул и с тревогой оглядел зал: нет ли знакомых. Девица из бара казалась ему коварной и холодной. Это словно была и не женщина, а сосуд в форме человека, в который можно было залить столько-то литров.

Но потом она оттаяла, и черты ее, по мере того как коньяк смазывал их, начинали все больше оживать. Галя смеялась и говорила надтреснутым голосом, в глубине которого звучали более мягкие ноты, вырывавшиеся из глубин ее «я», где их опасливо хранили от чужих глаз. Она наклонилась совсем близко и предложила:

— Хочешь, поднимемся в мою комнату? У меня есть граммофон, можем потанцевать под него.

При этом у нее появилось то кокетливое соблазняющее выражение, какое бывало у Ами, когда та просила писателя о чем-нибудь. Он покорно встал и последовал за девицей по темной лестнице наверх в ее комнату, находившуюся в том же доме.

На лестнице Галя поскользнулась и мягко и бесстрастно повалилась ему на руки, уверенная, что кавалер подхватит ее, — очевидно, она была уже достаточно пьяна. Он отнес ее в маленькую скудно обставленную комнатенку, где с этажерки в углу на них угрожающе взирал огромный граммофон. Девица ловко упала в шезлонг и свернулась там калачиком, словно кошка. Писатель же нервно вышагивал взад-вперед по комнате и, чтобы найти хоть какой-то выход своему беспокойству, завел граммофон. Словно по волшебству, Галя извлекла новую бутылку и два стакана. Она облачилась в некое подобие халата, едва сходившегося на груди и обнажавшего на удивление прозрачную кожу.

Время растянулось в бесконечную тоску.

— Есть у тебя карандаш? — спросил писатель внезапно, доставая блокнот.

Девица посчитала вопрос неуместным.

— Карандаш? Для чего тебе здесь понадобился карандаш?

— Хочу записать кое-что, чтобы не забыть, — отвечал он рассеянно. — Живее, разве так трудно сразу дать мне карандаш! — закричал он почти в бешенстве.

Галя в испуге схватилась за сумочку и высыпала содержимое на стол:

— Вот!

Писатель подсел к ней на шезлонг. Девица с любопытством заглянула через его плечо, он почувствовал, как в нос ему ударил сильный запах пудры и коньяка, и под его воздействием провел на бумаге несколько ничего не значащих линий. Что, собственно, он хотел записать? Он уже забыл, но осталось горячее желание это сделать. Писатель беспомощно оглядел комнату. Ясно: он должен дополнить портрет Ами некоторыми чертами Гали. Но какими? Он едва поспевал за движениями карандаша, который вдруг сделался таким маленьким и легким, что пальцы с трудом его удержали.