Книга Евы - Мариан Фредрикссон Страница 21

– Ты хочешь сказать что-нибудь? – спросил он, как накануне.

Она не ответила, только подумала: «Я больше никогда ничего не скажу. Вчера я хотела умереть, от слов до дела слишком далеко».

Когда она закрыла глаза, боль в лице уменьшилась, но переселилась куда-то под сердце. К ней снова пришли дурные мысли; я хочу умереть, так почему же ты не убил меня, хотела сказать она, когда снова сможет говорить. И посмотреть на него так, чтобы он умер от стыда, этот Сатана.

Но когда она открыла глаза, то встретила его темный взгляд, полный невыносимого отчаяния. Ее охватило сострадание и нежность. Она протянула руку и положила на его ладонь. Он с благодарностью пожал.

– Прости меня, прости, – без конца повторял он одно и то же.

Слова спотыкались друг о друга, и это ее бесконечно раздражало, хотелось крикнуть: молчи, черт возьми, – и разом покончить со всем.

– Я думал ночь напролет – сказал муж. – Я теперь многое вспомнил и знаю, что остаток жизни буду вынужден прожить с чувством вины за измену. Я не хочу перекладывать ее на тебя. Я должен попытаться вспомнить, что это была не твоя ошибка, что не ты меня увлекла. – Потом настойчиво: – Ты же не умрешь из-за меня?

Она покачала головой, хотела сказать, что нет никакой вины. Но он воспринял это как обещание не умирать и постепенно успокоился.

Через какое-то время он произнес:

– Они убили шамана, да? Они сделали это?

Она кивнула, печально глядя на него. Слезы снова затуманили его взгляд, и он закрыл лицо обеими руками.

Тогда она с жутким трудом прошептала:

– Они убили и мою мать.

– О Господи, – вырвалось у него.

Немного позже она хотела еще что-то сказать, он наклонился над ней, пытаясь читать по губам.

– Они бы и нас убили, если бы мы остались. Но почему?!

Медленно доходили до него ее слова; ее разум всегда имел власть над ним. Так было и сейчас. Она видела, что он немного успокоился и тело его расслабилось.

Все же он сказал:

– Может, так было бы лучше.

И Ева почувствовала, как огромная безнадежность вчерашнего дня охватила ее и как появились безразличие и мечта о смерти…

День тянулся медленно; в основном она спала. Он менял повязки, пытался немного покормить ее. Иногда что-то говорил, и она думала: «Хорошо, что я нема и бессильна, пусть сам справляется со своими видениями».

– Я помню, – сказал он, – как шаман учил меня говорить. Названия деревьев и кустов, зверей, фруктов запоминались легко, весело. Солнце, луна, дождь, даже ветер и стороны света, откуда он приходил, – это я мог понять. Но мне было трудно осознать то, что он говорил о зле, о темных силах. Эти слова мне не давались. Я не понимал, что такое грех, – понимание его заняло много времени. Я имел обыкновение играть со своим фаллосом. «Это зло», – говорил он, и как-то мне показалось, что я понимаю: мужской член и зло – одно и то же слово. Я тоже сидел на дереве в роще и видел течку стаи. Он брал меня туда, чтобы показать мне, какое они творили зло. Потом об этом мы говорили с Богом, шаман просил Его дать мне разум не грешить.

Ева плакала с закрытыми глазами; внутренним взглядом она видела маленького мальчика, проклинала его Бога и его грех. Но в ней росло сомнение, зароненное еще ее матерью: стоило ли вообще давать стае способность размножаться? У матери были слова и любовь – дары, которыми можно пользоваться, лишь когда хочешь жить во времени.

У шамана был отвар. Зачем он был нужен им?

– Самым грешным из всех был вожак стаи, – сказал муж.

Шаман называл его Сатаной. «Этого я не знала, – подумала Ева. – Значит, старое доброе ругательство имеет происхождение. Возможно, поэтому оно так часто дает силу, наглую силу вожаку-самцу».

Теперь снова заговорил мужчина, голос его был светлее:

– Я помню, как твоя мать пришла к нам в первый раз; ты была с ней, такая маленькая… Она рассердилась на шамана и сказала: «Ты не должен учить злу, если не начнешь с добра». Сначала я испугался: еще одно непонятное слово. Но она посадила меня на колени, и мы вместе плакали. Потом она гладила мои волосы, и внутри я почувствовал тепло. «Сейчас ты чувствуешь добро». И тогда я впервые понял, как слова могут выражать невидимое.

«Мама, – подумала Ева, – может быть, через тебя я смогу добраться до него».

Словно услышав ее слова, он продолжил:

– Она была удивительная женщина, шаман боялся ее. Ее сила была больше, чем его.

Теперь Ева должна была говорить. Она жестом попросила его наклониться и прошептала:

– Мать имела в виду, что не злой тот, кто не может отличать зло от добра. Что зло может находиться лишь там, где существует добро.

Он покраснел, сказал:

– Это мне трудно понять. Когда ты была маленькой, я следил за тобой, охранял твой сон. Я знал, что люблю тебя; так я постиг, что такое любовь. Потом, когда ты вернулась и была уже большая и красивая, с высокой грудью и тонкой талией, тогда настал черед любви плотской. Проклятие! – вновь воскликнул он.

«Да заберет Сатана этого шамана», – подумала Ева, даже не шевельнувшись. Но при мысли, что случилось именно то, что должно было случиться, она стиснула зубы. Ведь Сатана забрал шамана и убил его.

Засыпая вечером, она уже знала, что желание вернуться к жизни, к борьбе возвращалось к ней. Она должна бороться за мужа, за их совместную жизнь.

Она больше не была одинока, была еще ее мать, власть над мальчиком.

В эту ночь она видела во сне ту огромную кошку возле дерева и победила ее еще раз горящими щепками.