Игра на разных барабанах - Ольга Токарчук Страница 21

В одну из тех жарких ночей небо на северо-западе раз за разом вспыхивало. Мне казалось, что я слышу вдалеке глухой рокот. Может, это гроза, думал я с надеждой, но знал: это — отголоски войны. Она продолжалась и, возможно, никогда не кончится. А что, если так будет всегда?

На следующий день я решил все же пойти вниз — сам не знаю, зачем. Спускаясь, старался не думать о камне из фиговой рощи. А когда увидел пляж, понял, что сюда меня привела мысль, которую я пытался скрыть от самого себя, желание столь сильное, что у меня задрожали руки, когда я приступил к его осуществлению, — начал собирать в кучу все ветки, какие попадались под руку, даже предназначенные для постройки плота, — тащил и сверху, и из рощи. Я решил до вечера сложить огромный костер и разжечь его этой ночью. Хотел привлечь хоть кого-нибудь, даже если это окажется смерть. Целый день носил палки, не обращая внимания, что обдираю руки и ноги. Пошел дальше, но не в сторону камня, волок по пляжу сухие искривленные старые оливы. Представлял себе греческих рыбаков, которые со своих лодок увидят огонь. Или какое-нибудь торговое судно. Плавают ли они еще, несмотря на войну? Ах, пусть даже это будут солдаты, хоть немецкие. Пусть меня заберут, чтобы сразу расстрелять. Мне казалось, весь остров смотрит на меня с иронией. Я делал это ему назло.

В полдень я увидел на воде какой-то предмет. Он мелькал среди ослепительных отблесков солнца, манил. Я вглядывался, не двигаясь с места, думая, что это огромный кусок дерева. Но потом сообразил, что вижу лодку. Пустую лодку. Она выглядела нереально, как привидение. Мои глаза отвыкли от таких предметов. Я испугался, что у меня галлюцинация.

Бредя по воде, а потом плывя к лодке, я был уверен, что она пуста. Что будет так, как с тем лазоревым озерцом на горе, как с потоками пресной воды, — когда о чем-нибудь постоянно думаешь, о чем-то мечтаешь и тоскуешь, получаешь желаемое. Я получил лодку в подарок. Может, мне помогла та выбитая на камне короткая надпись, может, там написано «лодка».

Помню, какое впечатление произвели на меня остатки краски на борту, форма, созданная человеком, тщательно продуманная и построенная по четкому плану для жизни. Лодка олицетворяла весь оставшийся где-то мир: корабли и порты, уличные мостовые и кафе, вино и пончики, расписание поездов и газеты, банкноты и почту, прачечные и театры. Я плыл к лодке, избавившись от Робинзона, — сейчас он казался мне призраком. Смешным, в общем-то, совсем не страшным. И мысли… опять появились мысли, их было много, и они неслись, как косяк мелких рыбешек, мечущихся в воде то в одну, то в другую сторону. И снова появился я.

С трудом мне удалось высвободить неподвижную тяжесть лодки из ловушки скал. Я толкал ее перед собой, борясь с волнами, захлебываясь морской водой. Толкал влево, где, я знал, было мелко, и когда коснулся ногами дна, стало значительно легче. Это была самая большая моя добыча, деревянный кит, ковчег, который спасет мне жизнь. Вода незаметно поднималась, и я понимал, что, если бы опоздал на час, лодка уплыла бы, унесенная приливом.

Когда я коснулся ногами дна и смог заглянуть в лодку, я увидел там то, чего больше всего страшился с первого дня на острове, что мне снилось и чего, по правде говоря, я ожидал, — в лодке лежало мертвое тело. Ничком, в хлюпающей воде. Маленькое, укутанное в коричневый плащ с пятнами соли, без лица — лицо было скрыто красной от крови водой и черными длинными волосами. Я отпустил лодку и в панике бросился к берегу, наверное, громко крича. Бежал по горячему песку в сторону скал, падал, вскакивал, облепленный песком, снова бежал. Заполз в шалаш и оттуда увидел, что лодка сама прибилась к берегу и теперь ритмично, почти кокетливо, трется о песок. Искушает. Червивое яблоко. Красивый плод с червяком в сладкой мякоти.

Я закопаю тело женщины и постараюсь обходить это место. У острова будет свое кладбище, как у настоящего поселения. Я должен это сделать. Другого выхода нет.

Я встал и медленно вернулся на берег. Лодка терлась о песок, а я, худой и бородатый, стоял над этим неожиданным, странным катафалком.

Пришлось напрячь все силы — только теперь обнаружилось, что я очень ослабел. Вытащив лодку на песок и закрыв глаза, я ухватил тело под мышки. Оно было тяжелым из-за пропитанной водой одежды. Когда мне удалось наполовину перекинуть его через борт, от него отделился комочек, сверточек. Голос… страшный голос — тихий плач, писк. Это невозможно, невозможно, — подумал я. Развернул испачканный конверт — ребенок, младенец. Я понятия не имел, сколько ему может быть дней или месяцев, никогда, наверное, не видел младенца так близко. С волнением взял его на руки. Мое сердце бешено колотилось.

Он был легкий, крохотный, неуклюже шевелился. Я чувствовал это движение и тепло маленького тела. Боялся, что уроню его или слишком крепко сожму. Развернул мокрые грязные пеленки и увидел, что это мальчик. У него были темные тонкие волосы, закрытые веки в голубых прожилках. Я рассматривал его, как случайно пойманную диковинную несъедобную рыбу, чудище морское. И, не зная, что с ним делать, просто отложил его в сторону, в тень скалы. Живой человеческий детеныш.

Долго я рыл яму в песке. Песок ссыпался обратно, но присутствие ребенка в тени скалы прибавляло мне сил. Я не мог его взять, пока не похоронил мать. Знал, что не смогу посмотреть на ее лицо. Не смогу позволить мертвым глазам взглянуть мне в глаза. Солнце уже стояло низко, когда мне удалось ее закопать. Я положил женщину в эту неглубокую могилу лицом вниз. Не прочитал над ней молитвы, не сочувствовал ей, боялся ее. Ненавидел это тяжелое мертвое тело, лицо, скрытое черными длинными волосами. Омерзительное металлическое зловоние крови и смерти. Я боялся, что, если позволю ей смотреть из-под песка в небо, ночью она встанет и убьет меня. Демон на острове.

Направляясь к скалам, я подумал, что следовало бы вырыть еще одну яму, поменьше, но с облегчением увидел, что ребенок вертится и хнычет — значит, жив. Осторожно взял его на руки — головка качалась, пришлось прижать младенца к себе. Я отнес его к углублению в скале, откуда брал воду. Неумело помыл, а он заплакал, но очень тихо. Плач напоминал писк птицы, мне было жаль его: я понимал, что не смогу сохранить жизнь такому крохе. Злился на себя — ведь мог его просто оставить. Не слышал бы сейчас, как он умирает. Возвратился бы через какое-то время и закопал его в песке рядом с матерью. Забыл бы. Тот небрежно выбитый на камне набросок божества или демона получил бы свою жертву, как получают налог. Взял бы себе жизнь младенца с его возможным будущим и подкрепился им, как больной подкрепляется бульоном. Вечно голодные боги и жертвы человека, отданные добровольно, как этот младенец, или против воли, как мои попутчики.

Было жарко, и я оставил ребенка голым, чтобы обсох. Когда смотрел на него, мне казалось, что я смотрю не на человека: это была маленькая резиновая игрушка, таинственное создание природы — гладкое и приятное на ощупь, но совершенно нереальное. Он слабо шевелился, иногда, все реже, открывал глаза. Я понял, что должен убить его — это единственный гуманный выход, лучше, чем позволить ему медленно умирать от голода. Стал раздумывать, как это сделать. Или задушу его пеленками, или — может, это будет проще — пойду на берег и немного подержу его под водой. Потом зарою в песке. У меня будут свои мертвые тела на пляже. Исполнится сон. Я положу на этом месте камешки.