Ночь оракула - Пол Остер Страница 21

— Ешь. Ты, наверно, умираешь с голоду.

Если не считать комплимента по поводу еды, за ужином Грейс в основном молчала, отделываясь односложными репликами. Приятно было наблюдать, что к ней вернулся аппетит, но вид у нее был отсутствующий. Мои слова про загадочное закрытие писчебумажного магазина она, кажется, пропустила мимо ушей. Мне хотелось рассказать ей о киношном предложении, но ей явно было не до того. Я решил отложить разговор на потом, а когда я встал из-за стола и начал убирать грязные тарелки, она вдруг выпалила:

— Сид, по-моему, я беременна.

Это прозвучало так неожиданно, что я не придумал ничего лучшего, чем плюхнуться на место.

— Последние месячные были уже шесть недель назад, а у меня, ты знаешь, задержек не бывает. Вчера меня вырвало. Что еще это может значить?

— Тебя это, похоже, не радует, — заметил я не сразу.

— Даже не знаю, как к этому относиться. Про детей мы говорим давно, но уж больно момент сейчас неподходящий.

— Почему? Если тест это подтвердит, мы что-нибудь придумаем. Все что-то придумывают. У нас же с тобой, Грейс, не три извилины, правда? Найдем выход.

— У нас тесно, денег и так нет, а тут еще мне придется три-четыре месяца не работать. Если бы ты был в полном порядке, все это не имело бы значения, а так…

— Это я не в порядке? А кто тебя обрюхатил? Она улыбнулась:

— Значит, ты «за»?

— Еще бы.

— А я «против». Что будем делать?

— Ты это не всерьез.

— В смысле?

— Насчет аборта. Ты в самом деле собираешься избавиться от ребенка?

— Не знаю. Конечно, это ужасно, но с детьми нам лучше повременить.

— Супруги не убивают своего ребенка. Я говорю о любящих супругах.

— Сид, как ты можешь такое говорить! Это жестоко.

— Кто вчера сказал: «Ты, главное, люби меня, и все будет хорошо»? Вот я и стараюсь.

— Любовь здесь ни при чем. Речь идет о принятии правильного решения.

— Ты ведь уже точно знаешь?

— Что я знаю?

— Что ты беременна. Ты давно все выяснила. Когда ты сделала тест?

Впервые с тех пор, что мы вместе, Грейс говорила со мной, отвернувшись к стене. Я поймал ее на лжи, и ей было стыдно встретиться со мной взглядом.

— В субботу утром, — прошептала она еле слышно.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Я не могла.

— Не могла?

— Для меня это оказалось слишком сильной встряской. Я отказывалась верить, мне нужно было время, чтобы это переварить. Прости меня, Сид. Мне очень жаль, что все так получилось.

Мы проговорили часа два, и под конец мне удалось сломить ее сопротивление, я бил в одну точку до тех пор, пока она не сдалась и не пообещала мне сохранить ребенка. Пожалуй, это была наша самая серьезная баталия за все время. С практической точки зрения, Грейс, конечно, имела все основания говорить о нежелательности этой беременности, но ее здоровый скепсис наталкивался на какие-то глубоко во мне сидящие, болезненные и совершенно иррациональные страхи, и я продолжал бить на эмоции. Когда мы заговорили о денежной стороне вопроса, я упомянул и киносценарий, и начатый роман, при этом, однако, умолчав, что первый существует пока на уровне телефонного звонка, а второй зашел в тупик. В качестве страховки, продолжал я, напишу во все американские университеты, где открыты писательские вакансии, а если и там ничего не выйдет, вернусь к преподаванию истории в школе. О том, что физически я еще не готов выдержать такую нагрузку, я тоже не стал распространяться. Короче говоря, я врал напропалую. Чтобы заставить Грейс отказаться от аборта, я был готов пойти на любой подлог. Почему? Пока я обрушивал на ее голову хитроумные резоны и убийственную риторику, пытаясь разбить один за другим все ее спокойные и абсолютно обоснованные доводы, я мысленно задавал себе этот вопрос. Зачем я так старался? В глубине души я вовсе не был уверен, что готов к роли отца, и ребенок сейчас, безусловно, был некстати, для начала не мешало бы мне окончательно поправиться. Только спустя месяцы я понял истинную причину. Дело было не в ребенке, а во мне. Со дня нашей первой встречи я жил в паническом страхе, что могу потерять Грейс. Однажды это случилось еще до нашей свадьбы, а с тех пор как болезнь сделала меня наполовину инвалидом, во мне поселилась предательская мысль, что без меня ей будет лучше. Общий ребенок снял бы все вопросы о возможном уходе Грейс, развеял бы мои страхи. Она настаивала на аборте? Разве это не доказывало, что она жаждет свободы, что я ее теряю! Примите все это во внимание, и вы поймете, почему я так разошелся в тот вечер. Я нападал, проявляя хватку бульдога и изощренность ловкого адвоката, я пал так низко, что достал из бумажника газетную вырезку и заставил Грейс ее прочитать. РОЖДЕННЫЙ В ТУАЛЕТЕ МЛАДЕНЕЦ ВЫБРОШЕН НА ПОМОЙКУ. В глазах у Грейс стояли слезы. Так нечестно, сказала она. Какое отношение к нам имеет этот… этот ужас? Ты рассказываешь мне про мертвого младенца в Дахау, про бездетные супружеские пары, теперь подсовываешь мне эту заметку в газете. Что происходит, Сид? Я ведь пытаюсь спасти наш брак, больше ничего, неужели ты этого не понимаешь?

На следующее утро я проснулся рано и, приготовив завтрак, пришел с подносом в спальню за минуту до семи, когда должен был прозвенеть будильник. Я поставил поднос на тумбочку, отключил сигнал и уселся рядом со спящей Грейс. Она открыла глаза, и я начал ее целовать — щеки, шею, плечи. Я прижимался к ней лицом и просил простить меня за вчерашнее идиотское поведение. Выбор за тобой, сказал я, и какое бы решение ты ни приняла, я готов его поддержать. Моя красавица по утрам никогда не страдала заторможенностью и потерей сообразительности, она всегда просыпалась в секунду, как солдат на привале или ребенок, мгновенно переходящий от глубокого сна к дневной реальности. Вот и сейчас она обвила меня руками и, не говоря ни слова, по-кошачьи замурлыкала, давая мне понять, что я прощен и недавняя ссора забыта.

Я подал ей завтрак в постель. Апельсиновый сок, кофе с молоком, два яйца в мешочек и тост. Аппетит у нее был отменный, никаких признаков тошноты или утреннего недомогания. Я пил свой кофе с тостом и думал про себя, какая же она красивая. Пусть в меня ударит молния, если я когда-нибудь забуду эту минуту и это счастье — быть с ней рядом.

— Мне приснился странный сон, — заговорила Грейс. — Из разряда полубезумных, запутанных сновидений, переходящих одно в другое. И при этом все поразительно отчетливо, реальнее самой реальности. Ты знаешь, как это бывает.

— И ты запомнила, что тебе снилось?

— Да, но что-то уже ушло. Самое начало. А потом мы с тобой и мои родители вместе искали для нас новое жилье.

— Квартиру побольше?

— Дом. Не в Нью-Йорке и не в Шарлотсвилле. В каком-то незнакомом городе. Мой отец предложил съездить на бульвар Синей Птицы. Откуда, по-твоему, я это взяла?