Альбина и мужчины-псы - Алехандро Ходоровский Страница 21

Нужно было вновь обрести внутреннее единство. Маска звала: «Надень меня!» Альбина так и сделала. Как живое существо, маска приникла к коже, впилась в нее вокруг глаз и рта, пустила корни, проникшие в мельчайшие поры, захватила женщину вплоть до пальцев ног. Альбины больше не было: осталась одна маска. Она раскрыла объятия и оказалась в темном брюхе.

Госпожа была холодом, сковывающим все вокруг - Альбина же, черпавшая силу для жизни из светлой точки, без конца изрыгавшей наружу миры, превратилась в ее противоположность, в отважную победительницу вечной агонии. Эту полую отверделость, оголяющую горизонты, следовало привести в движение, преобразовать в жизнь с помощью победной песни материи, творительницы света. Сияние звезд достигло ее мраморной личины. В блеске этом соединялись солнца, галактики, млечные пути, в нем явилась совокупность всех светил и всех сознаний. И тогда Госпожа, выйдя из неподвижности, раскололась на бесчисленное множество кусков, вычеркнутых из бытия Альбининой душой - отныне бессмертной.

У нее оставалось совсем немного времени. Цветок шиграпишку должен был вот-вот раскрыться. Альбина вошла в усыпальницу. Там, внутри, в золотом гробу покоилась мумия Атауальпы. Вытянутая, как веретено, она была завернута в хлопковую ткань, на которой блестели вышитые шелковыми нитями геометрические фигуры. Скрещенные на груди тонкие руки держали серебряный веер. Лицо, ничем не прикрытое, хранило спокойное и благородное выражение, несмотря на то, что из отверстия во лбу пробивался короткий стебель, усеянный шипами. Все выглядело могучим у этого кактуса: плотная, блестящая кора, издававшая хрустальный шорох, прозрачные острия шипов - из них сочился молочно-белый сок, сотни корней, похожих на удлиненные изумруды, пробили череп сзади, затем гроб, жадно ища каменистую почву, чтобы закрепиться в ней. Тугой, алый, необычайно крупный бутон раздувался и опадал, точно дыша, на вершине стебля. То был цветок, готовый после столетнего ожидания раскрыться лишь на десять секунд, распространить вокруг себя сладостный до безумия аромат, способный помрачить разум самого уравновешенного человека.

- Браво, божественная моя, ты сейчас достигнешь того, ради чего родилась! - воскликнул высокий голос, сопровождая слова взрывом хохота, напоминавшим кошачье мяуканье. К ней плыла донья Софокос, на голове ее сидел Киркинчо, также состоявший из призрачной материи. - Ты победила свою Госпожу и теперь шествуешь между двух миров, реального и волшебного. Поэтому ты видишь нас. И слышишь. Все колдуньи этой части света знали, что рано или поздно ты придешь сюда - обрести свою подлинную сущность. Когда цветок раскроется и ты вдохнешь его аромат, на тебя нахлынут воспоминания, словно вода через пробитую плотину. Главное, не пытайся размышлять о той жизни, которую ты уже похоронила среди забвения; сорви цветок - он будет цвести один миг и после этого растечется водой. Водой настолько чистой, что ее можно уподобить душе. Рядом с гробом ты найдешь малахитовый кувшин. Как только лепестки раскроются, вдохни мутящий разум запах, затем сорви цветок и помести его в этот сосуд. Став жидкостью, он превратится в лекарство. Одна только капля способна убить собачий вирус... А чтобы яркие образы прошлого не помешали тебе, мне поручили рассказать то, что ты вспомнишь очень скоро.

Ты была зачата на самом высоком в мире плоскогорье, в никому неизвестном уголке Гималаев. Твое настоящее имя - Ан-Бина. На твоем родном языке это означает «Рожденная во второй раз». «Ан-Бина» - кричали попугаи, посланные, чтобы приветствовать твое прибытие в эту страну, однако приютившая тебя добрая женщина, ослепленная белизной твоей кожи, услышала «Альбина» и окрестила тебя этим именем. Ты должна знать, что твоя мать, таинственная Мама Окльо, прилетела с далекой звезды на металлической птице. Наверное, земля не была ее уделом, и она из-за досадной ошибки сбилась с пути инициации. Она высадилась на высочайшей точке нашей планеты, в месте, где стояла загадочная крепость монахов-евнухов. Перед ними трепетали все, кто обитал у подножия Гималайских гор. Они спускались по снежным склонам на отполированных орихалковых плитах и похищали детей, которых потом кастрировали. Принужденные вдыхать дым одуряющих трав, дети превращались в послушных монахов. Единственным, имевшим привилегию носить свое орудие между ног, был Таши-лама, потомок самого себя, прошедший череду тысяч перевоплощений. На его плечи - так гласит предание - опирался мировой свод. Он утверждал, что рожден от собаки, которой овладел Муктус, бог-демон, не различающий добро и зло. И когда ему, вечно скрытому во тьме своей необозримой библиотеки, показали почти умирающую Маму Окльо, умирающую не от холода, а от печали, ведь она навсегда рассталась с местом своего рождения, первое, что сделал верховный жрец, - укусил ее в плечо, чтобы заразить собачьим вирусом. В эту крепость веками не входили ни женщины, ни даже самки животных. Появление там чудесного создания, белого, словно вечные снега, с лицом, спрятанным за сияющей маской, породило сильное смущение. Пятьсот монахов, составлявших братство, возносили к небу свои жалобы: никогда прежде они не ощущали отсутствия мужских признаков. Богиня сделала их обычными калеками. Таши-лама, разъяренный, точно дикий зверь, вышел из добровольного заточения и пробежал на четвереньках по крепости, обнюхивая следы Мамы Окльо. Она же, благодаря исходившим от маски электрическим разрядам, всегда держала его на расстоянии. Когда ее возвышенный дух смог умерить боль от потери изначального рая, она не смирилась со своим ужасным положением - быть единственным проблеском разума среди толпы монахов, скорее животных, чем людей. Она решила бежать из темницы. Это оказалось нетрудно. Мама Окльо подождала, пока не ударят колотушкой в форме собачьей головы по чугунному билу, возвещая о времени сна, и в крепости не стихнет беспрестанное гудение молитв. После этого она сосредоточила свои мысли на корне, пущенном маской посреди ее лба, прыгнула и оказалась за сто километров от крепости, в небольшой деревушке сплошь из каменных зданий. Мама Окльо опасалась, что если разбудит жителей, возникнет переполох. Вдали, на горе, в хижине горел огонь. Она вновь сделала гигантский прыжок и приземлилась около человека в лохмотьях, разрубавшего на куски чей-то труп; вокруг теснились громадные, прожорливые грифы. Этот отверженный, не имея возможности вырыть могилу в скале, кормил человеческими останками трупоедов. Он занимался столь презренным делом, что мог совершать его только под покровом ночи. Когда Мама Окльо приблизилась, человек не двинулся и продолжал отрезать от тела кусочки, которые бросал птицам. Те хватали их с довольными криками. Мама Окльо посмотрела на человека бесконечно мирным взглядом, широко раскрыв свои глаза. «Послушай, женщина, если ты наблюдаешь за мной и не теряешь сознания от ужаса, это значит, что тебе присуще понимание смерти и всеобщего непостоянства. Может быть, ты подумаешь, что из-за своей страшной работы я стал презренным существом, но мой дух так же велик, как и твоя красота: у меня есть лишь мой нож и дырявая накидка, и никто не поднимет на меня руку, движимый алчностью. Я живу вдали от мирской славы и от мирских соблазнов, полный гордости за себя, не боясь прихода старости, не желая себе долгой жизни. Разрубая на части трупы и видя, как их пожирают птицы и звери, я сознаю, что высшая правда бестелесна, а чистота подобна безоблачному небу». Мама Окльо вытянулась на земле среди грифов, словно еще один труп. Человек потрогал ее острием ножа, затем прижался носом к прекрасному, бледному лону. Аромат, исходивший от этого магнетического центра, заставил его почувствовать зловоние птичьих глоток. Он взмолился: «Досточтимая богиня, ты возникла из ничего и вернешься в ничто, но возьми с собой меня. Мне больше не ну­жен этот мир, где редкая красота распускается, как немощный цветок посреди гниющего болота. Если ты не сделаешь меня своим рабом, я тут же брошусь в пропасть, и пусть грифы освободят эти горы от моих нечистых останков». Мама Окльо поняла, насколько привлек ее этот человек, так же отрезанный от мира, как и она сама. Она решила начать новую жизнь, но, зная, что Таши-лама и евнухи будут ее разыскивать, попросила незнакомца подождать до следующей ночи. Она вернулась в крепость и, пользуясь властью, данной ей благодаря маске, раздвоилась. Так появилась ты, Ан-Бина: та же Мама Окльо, но без маски. Лаская ее, ты ласкала также часть своей памяти, своего разума, своего могущества. И, несмотря на свой огромный рост, ты была настоящим ребенком.