Бессмертник - Белва Плейн Страница 21

Анна. Анна, бело-розовая. Цветок на тонком стебельке. Высокий цветок, что качается в саду. Он никогда не видел настоящего сада, но почему-то знал, чувствовал влажную, пронизанную солнцем прохладу. Прежде он не думал, что готов к женитьбе, к семейной жизни. Вообще-то он собирался жениться позже, годам к тридцати, крепко встав на ноги. Но теперь неожиданно для самого себя понял, что готов. Понял почти сразу, как увидел ее на крылечке, с ученой английской книжкой в руках. Без году неделя в Америке и — поди ж ты — читает!

Ее голос, маленькие ножки в детских ботиночках, сладковатый запах волос, чудесный смех. И как забавно и серьезно она рассуждает. Приехала из глухой польской деревушки, а чего только не знает! И про парижских художников, и про английских писателей, и про немецких композиторов. Как только в голове помещается? Светлая, гордая головка! Вот кому Анна бы понравилась, так это папе! Он бы оценил! Джозеф даже улыбнулся. Папа не имел бы ни малейшего представления, о чем говорит эта девочка, он понял бы еще меньше моего. Но качество! О, папа отличал качество с первого взгляда.

Она снова пошевелилась рядом с ним на кровати, пробормотала что-то во сне. Интересно, что ей снится? Дай Бог, чтоб не боль и не горе. Он знает о ней так мало… Джозеф лежал в темноте и думал о том, как же они, муж и жена, в сущности, далеки. Неужели у всех так? Всегда? Нет, не может быть. Когда-нибудь эта разобщенность кончится. Если он будет ей нужен так же остро, как она ему. Тогда они и вправду станут близки… Он знал, что ее любовь, ее нужда в нем не столь уж сильны. Но они женаты недавно, всего несколько месяцев. Он готов терпеть, ждать. Родится ребенок — и сблизит их. Да, ребенок наверняка поможет! А вдруг он уже есть, там, в ее чреве? Ведь утоление могучего, необоримого желания, что бросает людей друг к другу, и ведет к зачатию? Как океанский вал, обрушившись на благодатную землю, непременно должен породить новую жизнь. В том-то и смысл, верно?

Тело его становилось невесомым. Мысли туманились. Он успел подумать: засыпаю, засыпаю… И поплыл куда-то в мерцающем тумане, меж колышащихся причудливых многоцветных пятен: красных овалов, сиреневых спиралей, округлых кремовых колонн и колечек серебристого дыма. И опустился занавес, темный занавес сна, и из зеленоватых сумерек посыпались золотые кружочки конфетти. Нет, это монетки, золотые монетки. Он подставил раскрытую ладонь. Не твердые, не тяжелые; это не металл, а ласковые капли дождя, они падут на рыжие пряди Анны, на седины матери, отца… Нет, нет, к отцу они опоздали. Опоздают и к маме. Но над Анной теплый, чудесный золотой дождь должен идти всегда! Над Анной…

К полуночи он уснул.

10

В раздевалке они деликатно повернулись спинами друг к другу и, не оборачиваясь, облачились в купальные костюмы, в черные юбочки из тафты, пляжные туфли и завязали под подбородком ленты соломенных шляпок — накрепко, чтоб не сдул морской ветерок. Купальный костюм Анна надела впервые в жизни; юбочка едва доходила до колен, и Анне стыдно было показаться на людях с голыми, в одних чулках, ногами. Но Руфи она в этом ни за что бы не призналась — та бывала на пляже много раз и держалась очень уверенно.

— Я же говорила, костюм сидит великолепно! — наконец обернувшись, сказала Руфь. — Живот почти незаметен, а ведь тебе скоро рожать! Я дохаживаю последние недели необъятная, точно слониха. Пойдем-ка, выберем удобное местечко, пока не нахлынули толпы. На пляж стоит приезжать пораньше, — болтала она.

Они вышли из раздевалки и, с трудом выпрастывая ноги из вязкого песка, двинулись к мужьям.

Солли с Джозефом уже расстелили одеяла. Гарри и Ирвин, большие мальчики девяти и десяти лет, по-отцовски курносые, в полосатых, бордово-белых костюмах, плескались в воде. Малышки, орудуя ведерками и совками, прилежно делали куличики.

— А, вот и вы! — воскликнул Джозеф. По выражению его лица Анна поняла, что выглядит и вправду очень хорошо. Никто, кроме нее, не заметил его прищура и чуть вздернутой брови. Всего за несколько месяцев они создали свой тайный, «супружеский» язык; она думала, что на это потребуется куда больше времени.

— Наконец-то я вижу океан! — сказала она. — Когда мы плыли, он казался ужасно мрачным и сердитым.

Здесь океан был ласковым и безмятежно прекрасным, ряд за рядом он выкатывал на берег кипучую пену и потом с тихим вздохом слизывал ее обратно.

— Мы пойдем окунемся, — объявил Солли.

— Можно и мне с вами? — взмолилась Анна.

Джозеф нахмурился:

— Нет-нет. Еще, упаси Боже, оступишься, упадешь. Нет. Я тебя сюда в следующем году привезу, честное слово!

Одеяла мужчины расстелили возле волнореза, и Руфь удобно прислонилась к камню и подтянула в тень корзинку со снедью.

— Хорошо, правда? Погоди, вечером еще фейерверк будет. Жаль, что летом так мало праздников! Мы и тридцатого мая приезжаем, на День поминовения, но тогда в воду не сунешься, холодная. Нет, ты посмотри, что мои мальчики вытворяют! Им же вода в уши попадет! Знаешь, я тоже, пожалуй, окунусь. Не скучай.

Анна легла на спину, придерживая руками живот. Ребенок зашевелился, слабо ткнулся в ее ладони. От теплого бремени и теплого солнца по телу разливалась ленивая истома. Каким он будет, этот ребенок? Как же не терпится на него посмотреть! Каким он будет? Будет ли счастлив с ними, полюбит ли? Иногда ведь родители душу в детей вкладывают, а они все равно вырастают чужими. На кого он будет похож? Может, на кого-нибудь из их родителей? Или на далеких, давно умерших предков, о которых они и не слыхивали?

До чего желанный этот ребенок! Как ждут его появления на свет и отец, и мать! Как гордится Джозеф ее выросшим животом, натянутой как на барабане молочно-белой кожей. Муж пребывает теперь в постоянном беспокойстве.

«Не смей целыми днями стряпать и убирать! С меня довольно и пары яиц на ужин. Ты совершенно не отдыхаешь, вечно хлопочешь, бегаешь! — А мгновение спустя он с тем же пылом говорит почти обратное: — Завтра непременно сходи на длинную прогулку. Ты слишком мало двигаешься. Доктор Арндт сказал, что физические упражнения очень облегчают роды».

Анна изумлена: «Ты говорил с доктором?»

«Ну, я зашел к нему, хотел сам убедиться, что с тобой все в порядке».

Да, Джозеф всегда обо всем заботится. Он — строитель, созидатель, аккуратный, бережливый, неспешный. Он принял их брак на свои плечи и будет строить семью — по камешку, по кирпичику, — прочную и незыблемую. В его душе нет места предательству. Он знает, что говорит, и умеет отвечать за свои слова и поступки. Он безмерно надежен. Лежа на кровати возле него, Анна ощущает эту надежность, безопасность. И нежность.

А ей и не нужно ничего, кроме нежности. То, другое, та бешеная сила, тот порыв, когда он проникает все глубже и глубже, стремясь перелиться в нее целиком, ей неведомы и не нужны. Она понимает, что им движет нечто могучее, но ее тело не откликается на этот зов. Для нее самое важное в любви — ласка и нежность. Так, вероятно, устроены все женщины, а остальное они исполняют ради мужа. И чтобы иметь детей. Нет, разумеется, она ни с кем это не обсуждала, никогда. Будь у нее сестра… Впрочем, ее сестра знала бы о таких вещах не больше нее самой.