Отрубленная голова - Айрис Мердок Страница 21

На следующий день я проснулся поздно. Меня разбудил телефонный звонок. Когда человеку тяжело на душе, то обычно он крепко спит. Но это была не Джорджи. Звонила Антония. Она обрадовалась, что застала меня, и попросила приехать к ней на Пелхам-крессент перед ленчем, вместо того чтобы самой отправиться на Херефорд-сквер во второй половине дня. Я согласился. Поскольку я уже составил довольно полный список наших вещей, вопрос можно будет обсудить и там. Я снова позвонил Джорджи. И снова никакого ответа. Я решил, что заеду к Антонии, оставлю у нее список мебели, потом отправлюсь к Джорджи и позднее вернусь к Антонии. Я по-прежнему был обижен и рассержен, но отсутствие Джорджи меня не слишком тревожило.

Вымывшись и побрившись, я в очередной раз позвонил Джорджи, попытался связаться с училищем, но с тем же результатом. Когда собрался уходить, опять раздался телефонный звонок, но это оказался Александр. Он сообщил, что приехал в Лондон вместе с Роузмери и намеревается выступить в дискуссии в Институте современных искусств. Он переночевал на квартире Роузмери и хотел выяснить, когда мы сможем встретиться. Я ответил, что сам позвоню ему.

Впервые за долгое время утро выдалось ясное, морозное и очень холодное. От солнечных лучей ярко сверкала наледь на листьях в парке, и это напомнило мне Австрию, снег, лыжи и былое счастье. Болезненное возбуждение, пережитое вчера, когда я увидел Джорджи у себя дома, бесследно исчезло. Я был рассержен, подавлен, слаб и страшно нервничал. Переступив порог парадной двери Палмера, я почувствовал своего рода малодушное облегчение. По крайней мере, здесь со мной будут вежливы.

Я никого не обнаружил в гостиной, но, услышав голос Антонии из кабинета Палмера, постучал в дверь, открыл ее и вошел. Там я застал их обоих. Антония была в клетчатом халате, которого я прежде не видел. Она заплела волосы в две косы и перекинула их на грудь. При мне она так никогда не причесывалась, и это меня очень смутило. Высокая, похожая на античную статую, Антония стояла у края дивана, держась рукой за письменный стол Палмера. А сам Палмер сидел на диване, лицом к двери. Он был в свободном вязаном французском жакете, голубой рубашке и пурпурном галстуке. Вид у него был бодрый, свежий, лощеный, молодой и немного легкомысленный. Оба они внимательно и с явным волнением поглядели на меня — при солнечном свете это оказалось особенно заметно. Большие карие глаза Антонии были кротки, а голубые Палмера — ясны и холодны. За их спинами на стене белели пятна от снятых японских гравюр.

Случилось что-то странное, сразу догадался я. Никто из них не поздоровался со мной. Они просто смотрели, не улыбаясь. Но в доме все же сохранялась атмосфера вежливого участия. Я закрыл дверь. На мгновение у меня мелькнула дикая мысль, уж не собираются ли они известить меня, что передумали и готовы отказаться от женитьбы. Я взял кресло, стоявшее у стены рядом с дверью, поставил его в центре ковра и сел, в свою очередь окинув их взглядом.

— Ну как, друзья мои… — начал я. Антония покачала головой и слегка отвернулась.

Я ощутил тревогу.

— Сказать ему? — спросил Палмер.

— Да, конечно, — откликнулась Антония, не глядя на меня.

Палмер кольнул меня холодным взором.

— Мартин, мы узнали о Джорджи Хандз. Этот удар настолько застиг меня врасплох, что я внезапно прикрыл лицо рукой. Я тут же опустил ее и поменял позу. Так, чтобы выглядеть не убитым, а только удивленным. Но мне стало нехорошо.

— Вот как, — сказал я. — Откуда же вы о ней узнали?

Палмер посмотрел на Антонию. Она повернулась ко мне спиной. Помолчав, он произнес:

— Мы пока не будем об этом говорить. Это не имеет значения.

Я перевел взгляд на Палмера. Его ясное лицо пыталось одновременно быть ласковым и каменно-твердым. Он сидел очень прямо и смотрел на меня через всю комнату.

— И что же вам известно? — поинтересовался я. Палмер опять поглядел на Антонию. Она бросила через плечо:

— Все, Мартин. Про ребенка и про все остальное. — Голос у нее был чрезвычайно взволнованный.

Мне хотелось бы рассердиться, но чувство вины полностью опустошило меня.

— Ладно, — проговорил я. — Не стоит поднимать из-за этого столько шума.

Антония издала какой-то неопределенный звук. Палмер продолжал смотреть на меня холодным взглядом и чуть заметно покачал головой. Все молчали.

— Думаю, мне сейчас лучше уйти, — сказал я. — Я принес список мебели, чтобы Антония с ним сверилась. — Швырнув лист бумаги на пол, я двинулся к выходу.

— Погоди, Мартин, — остановил меня Палмер голосом, которому я не смог противиться. Очевидно, он решил, что Антония заговорит первой, и помолчал минуту, а затем произнес: — Боюсь, мы не сможем оставить это без внимания. Ну сам подумай, Мартин, конечно, не сможем. Нам надо все обсудить. Мы должны быть честными. Нельзя притворяться, будто ничего не произошло. Антония вправе выслушать твои объяснения.

— К черту право Антонии, — вспылил я. — Антония лишилась своих прав.

— Мартин, — вступила в разговор Антония, по-прежнему не поворачиваясь ко мне, — не будь таким грубым и несправедливым.

— Прости мне эти слова, — извинился я. — Я еще не оправился от шока.

— Антония тоже пережила ужасный шок, — заметил Палмер. — Ты должен быть тактичным, Мартин. Мы не хотим вмешиваться в твою жизнь или осуждать тебя. Но следует это обсудить. Понимаешь?

— Понимаю, — отозвался я. — В таком случае, наверное, тебе лучше оставить меня вдвоем с Антонией.

— Полагаю, она предпочтет, чтобы я был здесь, — возразил Палмер. — Верно, дорогая?

— Да, — согласилась Антония. Она прижала к губам свой носовой платок, поднялась и пересела на диван рядом с Палмером. По-прежнему избегая глядеть на меня, она промокнула платком глаза. Палмер опустил ей руку на плечо.

— Послушайте… — начал я. — О чем нам говорить? Вы располагаете фактами, и я их не отрицаю. Зачем устраивать этот трибунал?

— Ты нас неправильно понял, Мартин, — сказал Палмер. — Речь идет не о трибунале. Кто мы такие, чтобы судить тебя? Напротив, мы желали бы тебе помочь. Но ты должен уяснить себе две вещи: во-первых, мы тебя очень любим, а во-вторых, ты обманул нас в исключительно важном вопросе.

— Мартин, я даже не могу передать, как мы расстроены, — сказала Антония. В ее голосе все еще слышались слезы. Потупясь, она крутила в руках влажный носовой платок.

— Я виноват, моя дорогая, — откликнулся я.

— О, так ты это признаешь? — продолжал Палмер. — Мы думали, что хорошо знаем тебя, Мартин. И очень удивились. Не стану утверждать, что разочарованы, скорее, нам просто больно. Придется все начинать сначала. Мы утратили точку опоры. Нам нужно понять, что с тобой происходит, понять, кто ты такой. Мы не собираемся тебя обвинять, просто постараемся тебе помочь.

— Я не желаю вашей помощи, — возразил я, — а что касается обвинений, то предоставь это мне самому. Я готов поговорить с Антонией, но не с вами обоими.