Глобалия - Жан-Кристоф Руфин Страница 21

На несколько часов в день Маргарите в помощь присылали социального работника. Как правило, это были женщины старше нее самой, никогда в жизни не имевшие дела с детьми. По возвращении она часто заставала их в слезах. Она почти забросила свои увлечения, утратила физическую форму.

К тому же ей теперь нередко приходилось краснеть. Во всем квартале только у нее был ребенок, так что она чувствовала себя белой вороной. Хорошо еще, что все соседи знали, что она тут, вообще говоря, была ни при чем. А вот в поезде, в самолете, когда девочка принималась кричать или бегать, Маргарита должна была безропотно сносить раздраженные, а то и возмущенные взгляды остальных пассажиров, извиняться, прятаться, убегать. И ведь в глубине души она их прекрасно понимала. Сколько раз ей приходилось всю поездку простаивать в неудобном коридоре, готовясь в любую минуту заткнуть дочери рот!

К счастью, Кейт оказалась милым и спокойным ребенком. От отца она унаследовала тонкие черты лица и длинные пальцы, и Маргарита считала ее красивой, несмотря на множество родинок, рассыпанных по всей коже. Но девочка тиранила мать, как любой ребенок, и та все время чувствовала себя жертвой.

Дело кончилось тем, что Маргарита отправилась изливать душу психологам из Министерства социальной гармонии, и ей, естественно, предложили отправить Кейт в школу-интернат. Она согласилась. Так в пять лет девочка отправилась в Анкоридж, на Аляску, в единственное подобное заведение во всей Северной Америке.

Но несчастья на этом не кончились. Стоило дочери уехать, как Маргарита начала отчаянно тосковать. Ее больше не радовало ни отсутствие Кейт — жизнь без нее казалась пустой, — ни ее присутствие — девочка всегда приезжала ненадолго и только растравляла душу. В двадцать лет переехав обратно к матери, Кейт с удивлением выслушивала каждый вечер, что сломала ей жизнь, хотя они почти никогда не виделись...

Как только Кейт вернулась, неприятности снова посыпались градом. О бытовых неудобствах не стоит и говорить. Жилье стоило очень дорого, так что им вдвоем приходилось ютиться на двадцати двух квадратных метрах, хоть и в хорошем районе, но на двадцати двух, не больше и не меньше. От многочисленных Маргаритиных увлечений в доме остались горы разного скарба. Одно время она увлекалась парикмахерским делом, и специализированные журналы умело убедили ее, что она сильно сэкономит, если купит якобы профессиональный фен. Скелет этого аппарата, который давно не работал, потому что сгорела какая-то электронная деталь (вот только какая?), с угрожающим видом возвышался в углу, а над ним нависало некое подобие каски. Ракетки для игры в сквош, бадминтон, теннис, пинг-понг и даже баскская чистера из ивовых прутьев свидетельствовали о привязанности Маргариты к этим видам спорта. Увы, подобное нагромождение косвенно подтверждало очевидный факт, который хозяйка, правда, долго не хотела признавать: у нее не было ни малейших способностей к каким бы то ни было играм, где требовалось попасть по мячу. О Маргаритиной принадлежности к сектам самого разного толка напоминали разбросанные по всей комнате фрагменты таинственных одежд и предметов: ризы со странными, а то и шокирующими письменами, кулоны в виде циркулей, дерзновенно разведенных иод прямым углом, амулеты, где свастики соседствовали со звездами Давида. В углу пылился гипсовый буддистский храмик, причем последние подношения, оставленные там явно не вчера, давно успели сгнить на полу.

Несмотря на кажущийся беспорядок, Маргарите нравилось жить в окружении всех этих вещей, ведь они напоминали ей о стольких желаниях, оставшихся в прошлом. Как однажды мудро заметил психолог из Министерства социальной гармонии, они умерли, но это значило, что когда-то они были живыми. Все они отражали разные ипостаси Маргаритиной личности, богатство и непреходящую ценность ее внутреннего мира. Научиться любить самого себя — какую еще цель могло поставить перед своими членами идеальное свободное общество, подобное Глобалии? К этому же в конечном счете призывал и уже упомянутый психолог из министерства, в которого Маргарита, конечно, не преминула влюбиться. К несчастью, его вскоре перевели на Карибы, и их отношения не выдержали испытания расстоянием. Но Маргарита навсегда запомнила его слова о том, что любить себя означает полностью принимать себя таким, какой ты есть, а значит, и таким, каким ты был в прошлом.

Следуя этому завету, Маргарита храбро согласилась, чтобы Кейт покинула интернат и поселилась у нее. Она даже с нетерпением ждала приезда дочери. Но, увы, как только та появилась на пороге, стало ясно, что ужиться им будет нелегко. Во-первых, хотя у Кейт почти не было своих вещей — все умещалось в одной сумке, — пришлось выделить ей место, а значит, еще чуть-чуть потеснить и без того сваленные в кучу сокровища. Птичья клетка, в которой когда-то прожила свою коротенькую жизнь канарейка по имени Селеста (Господи, как же Маргарита ее любила!), пала жертвой этой перестановки, сгинув под сломанной швейной машинкой и чугунными блинами от штанги.

Но хуже всего было то, что у Кейт изменился характер. Раньше она была живой, веселой девочкой, а по возвращении оказалась мечтательной и меланхоличной. Она могла часами лежать на английском канапе с кривыми ножками. Канапе было роскошное, эксклюзивное, хоть и начало разваливаться ровно через неделю после истечения гарантийного срока. Кейт все время смотрела в окно, откуда виднелся кусочек реки, и ее мать очень скоро догадалась, что девушка влюблена. Пока дочери не было дома, Маргарита нашла в ее мобильном несколько плохо спрятанных фотографий. Можно было подумать, что Кейт нарочно оставила телефон на видном месте, чтобы матери захотелось постучать по клавишам. Н^ большинстве снимков девушка держалась за руки с каким-то типом, своим ровесником. Судя по фотографии, сделанной с более близкого расстояния, этот юнец обладал всеми достоинствами и недостатками, свойственными его возрасту. Он казался высоким и сильным, но на лице было все то же романтическое, а проще говоря, глуповатое выражение. Во всем облике его угадывалась некая «незаконченность», как обычно с осуждением писали в журналах о молодежи. Маргарита разделяла общепринятую неприязнь к этим существам, еще таким незрелым, необработанным, не облагороженным временем и пластической хирургией. Они были ей совершенно неинтересны.

Конечно, и в Глобалии находились извращенцы, испытывавшие тягу к молодежи, но психологи призывали их всерьез разобраться в себе. В любом случае, Маргарита была не из их числа. К тому же интересоваться молодежью давно уже считалось немодно. Одним словом, ей это было просто противно.

Маргарита начала поглядывать на дочь с возрастающей неприязнью. Прежде всего, в Кейт ее безумно раздражало то, что принято называть естественностью. Кстати, очень точное слово, оно обозначает полную противоположность цивилизации, настоящее дикарство. Кейт не пользовалась ни косметикой, ни духами и одевалась подчеркнуто просто. Мало того, она явно презирала модные журналы. Оттого что, видите ли, ее облик отдаленно напоминал рафаэлевских мадонн, эта девица вообразила себе, что красота, словно дикое растение, цветет сама по себе, без всякого ухода, там, где природе было угодно заронить ее семя. Обычное для молодежи политически некорректное заблуждение. К счастью, отныне эта малочисленная каста была уже не в состоянии навязывать кому-либо свои взгляды. В Глобалии красота была идеалом, которого каждый мог со временем достичь собственными усилиями благодаря косметике и пластической хирургии. Кроме того, каноны красоты стали куда менее жесткими, особенно ценились зрелость и приходящий с ней жизненный опыт. Но Кейт пока ничего этого не понимала и явно не имела ни малейшего желания исправляться. И этот юнец, ее приятель, наверняка был ничуть не лучше.