Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок Страница 21

Чарли говорил себе, что это просто смешно, что не такие уж большие деньги он задолжал, однако же боялся выходить из квартиры и делал нелепейшие вещи, чтобы создать видимость, будто его нет дома. Когда необходимость сходить в туалет заставляла его пройти мимо окна, он проползал под подоконником. Пытаясь работать за компьютером, он занавешивался пледом, чтобы скрыть светящийся экран. Не обращая внимания на жалобное повизгивание Эдвины, он заставлял ее делать свои дела на расстеленные на полу листы «Виллидж войс». И он мог бы так и сидеть там, питаясь овсяными хлопьями из огромной коробки, если бы не позвонила Ма.

Чарли не брал трубку. Он не знал, как говорить с ней, не упоминая проблемы с деньгами. Они уже очень давно не разговаривали; но с другой стороны, если принять во внимание споры о своем жизненном пути, которые Чарли вел с матерью несколько раз на дню, выходит, разговаривали они постоянно. Чарли не взял трубку, но она позвонила снова. И снова. В последние годы телефонные звонки матери носили такой пассивно-агрессивный характер: если Чарли не перезванивал, вторично она не звонила. Во время их последнего разговора она так долго перечисляла недуги Оливера, что Чарли перестал слушать: «пролежни, тромбофлебит, слабые легкие и опасность пневмонии, гипертония из-за стероидов…»

– Хватит звонить! – заорал Чарли на телефон, но тот не умолкал. – Пожалуйста, пожалуйста, хватит, – сказал он, начиная плакать.

В тот вечер мать позвонила ему девять раз и оставила четыре голосовых сообщения. Чарли чувствовал, что должен что-то сделать – что угодно, только бы убежать из этой квартиры, от звонящего телефона. Он не мог знать того, что она собиралась сказать, ничего не знал о назначенном на этот день фМРТ, но по настойчивости звонков понял: вероятнее всего, это наконец произошло, и все, что осталось от его брата, кануло в небытие.

– Оливер, – сказал Чарли и захлопнул за собой дверь.

Спустя полчаса он вышел из метро на Вторую авеню, прошел шесть кварталов мимо алкоголиков, бродяг и радостных хипстеров и очутился возле дома Терренса. Чарли не мог бы назвать Терренса своим бойфрендом. Четыре месяца они разве что тусили вместе по выходным и порой не общались неделями. В удушливой лихорадке последних месяцев Чарли всегда мог подкрепить силы в компании богатого бездельника Терренса, однако он не был уверен, что это здоровое удовольствие, – как сомнительным был прохладный, пронизанный микробами ветерок, который гнал перед собой поезд в грязном тоннеле метро. И все же в тот момент в жизни Чарли связь с Терренсом больше всего походила хоть на какие-то близкие отношения.

Как и всем парням Чарли, Терренсу достаточно было лишь немного погуглить, чтобы узнать о младшем Лавинге тот единственный факт, который всех интересовал. На их второй встрече возле забегаловки в Нижнем Ист-Сайде Терренс поприветствовал Чарли с тем самым ошеломляющим изумлением, которое было тому уже хорошо знакомо: его скромное участие в масштабном национальном кризисе будто бы придавало ему особый зловещий лоск.

– О господи, – сказал Терренс. – Я даже не догадывался. О таких вещах слышишь в новостях, но знать, что это произошло с одним из знакомых…

Чарли пожал плечами, похлопал себя по карманам в поисках жвачки.

«Я не говорю о тех событиях», – сказал он позже, когда, купаясь в доверительной атмосфере третьего стакана, Терренс задал прямой вопрос. Чарли готов был признать: отчасти это всего лишь уловка. Чтобы достоверно изображать скорбь, понял он, необходимо держать при себе самые жуткие подробности. Дать этим парням понять: чтобы попасть в (кавычки открываются) потаенные глубины его души (кавычки закрываются), нужно как следует постараться. И все же в эти глубины Чарли не впустил бы никого; первые дни после он запер в сундуке, который затем бросил в море. Однако же время от времени сундук пускал пузыри, которые всплывали в сознании Чарли. Безумные глаза матери, сидевшей напротив в конференц-зале больницы. Рука Мануэля Паса ложится на плечо Чарли и уводит его от телевизора, где показывают плачущих школьников. Дряблые руки других матерей стискивают Чарли в коридоре больницы. Глупое ковбойское лицо губернатора – тот сидит на корточках возле Чарли и говорит банальности.

Ничего из этого Терренсу он не рассказывал. Даже об Эдвине солгал. «Из собачьего приюта в Техасе», – сказал тогда Чарли, думая об истинном происхождении Эдвины: утро через несколько недель после, единственный раз, когда Ребекка Стерлинг пришла в больницу. Ребекка Стерлинг, девушка, которую он лишь раз видел в Зайенс-Пасчерз, девушка, ставшая для Чарли неким божеством, – ведь она прошла через этот ужас целая и невредимая. Ее появление в больнице казалось Чарли пророчеством; ему не пришло в голову спросить ее о случившемся. «Я подумала, что тебе пригодится друг, – сказала Ребекка, сунув в руки Чарли брыкающегося щенка. – Ее зовут Эдвина». – «Спасибо». – Чарли принял собаку рефлекторно, словно очередную охапку цветов, которые учителя и одноклассники Оливера все еще приносили в палату. Ма была в коридоре, занятая нескончаемыми телефонными переговорами со страховой компанией, а вернувшись, лишь недоуменно заморгала. «Щенок? – сказала Ма. – Теперь они принесли щенка». Чарли просто кивнул. Слишком много тогда было вопросов без ответов, и Лавингам оставалось просто принимать происходящее как есть.

Стоя на крыльце дома 347 по Четвертой Восточной улице, Чарли отправил Терренсу сообщение: «Хочешь повидаться? Я поблизости». Через минуту, не дождавшись ответа, Чарли написал: «Вообще-то я возле твоего дома. Надо поговорить».

Секунды тянулись, словно урок, который вело само время. Но Чарли был даже рад подождать здесь: под слепящим, таким обыденным и казенным светом фонаря возможная ужасная новость из голосовых сообщений Ма становилась всего лишь еще одним порождением его мнительности. Но хотя бы поговорить с Терренсом и предотвратить куда меньшую катастрофу он сможет.

Однако Терренс не нажал на кнопку домофона, чтобы впустить его. Через пять минут парень в одних пижамных штанах вышел из помеченной граффити двери: разговор обещал быть коротким.

– Я в жутком положении, Терренс. Говорю правду. Знаешь, я видел твою банковскую выписку. Ты ее оставил на столе, прости, но я видел.

Терренс, как ни странно, лишь ухмыльнулся в ответ на это признание. Чарли чувствовал, как приятель тщательно запоминает детали, чтобы позже рассказать кому-нибудь эту смешную историю.

– И я не так уж много прошу, – добавил Чарли. – Скажем, тысяч пять, и я смогу закончить. Я все верну, с процентами. Ты даже можешь быть со мной в доле, типа, получить часть прав на мою работу. Могу показать контракт, если хочешь.

– Ага, – сказал Терренс. – Твоя книга.

– Выслушай меня. Я ведь даже не рассказывал тебе, над чем работаю. Ты никогда не спрашивал.

– Так расскажи.

Чарли сжал губы, опустил взгляд на тротуар и выдал неуклюжий вариант заготовленной для журналистов речи. Говоря о своем детстве, Чарли редко бывал честен, но теперь он рассказал о почти настоящих стихах Оливера, об историях, которые они сочиняли вместе, о том, каким Оливер стал сейчас, о его параличе и безнадежном диагнозе. Откашлявшись, Чарли добавил: