Я заберу тебя с собой - Никколо Амманити Страница 21

Он подъехал к Говнюку:

— Это будет просто шутка.

И Говнюк согласно кивнул своей говенной головой.

Как же он его презирал!

За эту манеру затравленно кивать.

У него появлялись странные желания. Жестокие. Да, ему хотелось взять Говнюка за его жалкую головешку и размозжить ее об стену.

Тем более что он со всем согласен.

Если ему сказать, что его мать последняя шлюха и ее трахают в зад все проезжие водилы, он кивнет: «Да, да, моя мать известная шлюха». Морони было все равно. Он ни на что не реагировал. Он был хуже, чем эти два придурка, которые за ним таскаются. По крайней мере жирный Баччи не позволял садиться себе на шею, а Ронка его все время забавлял (а с чувством юмора у Пьерини было неважно).

А руки у Пьерини чесались его побить из-за этой мелкой выскочки.

«Морони в школе всегда молчит, на уроках гимнастики не играет с остальными, словно парит над землей, и он никто. Ты не никто, ты тут самый последний, понял?»

Только такая самоуверенная потаскушка, как Глория Челани, девочка Я-знаю-лучше-всех, могла иметь такого…

«Парня?»

…друга. Эта парочка все делала, чтобы никто ничего не заметил, но Пьерини понял: они встречаются или что-то вроде того, в общем, что они друг другу нравятся и, может, даже трахаются.

История с Глорией Я-знаю-лучше-всех для Пьерини была как кость в горле.

Иногда он просыпался по ночам и не мог больше заснуть, все думал об этой девице. Эта мысль точила его как червь и выводила из себя, а когда он выходил из себя, он мог такое натворить, что потом сам бы раскаялся.

За несколько месяцев до того Катарина Маррезе, уродина из третьего А, устраивала в субботу после обеда праздник у себя дома — у нее был день рождения. Ни Пьерини, ни Баччи, ни Ронка туда не пригласили (Пьетро, по правде говоря, тоже).

Но разве нашим красавцам нужно приглашение, чтобы явиться на праздник?

По такому случаю Пьерини даже позвал с собой Фьямму, оказав честь этому шестнадцатилетнему микроцефалу с характером и IQ питбуль терьера. Этот слабоумный, разгружавший ящики в супермаркете «Coop» в Орбано, ржал как ненормальный, стреляя из пистолета по уткам и любой другой живности, имевшей несчастье встретиться на его пути. Однажды ночью он залез во двор Морони и выстрелил прямо в лоб ослу, потому что накануне вечером посмотрел по телевизору «Список Шиндлера» и влюбился в белокурого нациста.

В качестве извинения за то, что пришли на праздник без приглашения, они принесли подарок.

Дохлого кота. Большого полосатого котища, которого нашли раздавленным на Аврелиевой дороге.

— Прикинь, если бы он так не вонял, Маррезе могла бы сделать себе из него шубку. Ей бы пошло. Но и так сойдет: вонь от кота смешается с вонью Маррезе и получится новая вонь, — сказал Ронка, изучая труп.

Когда все четверо вошли, обстановочка была просто офигительная. Полумрак. Стулья у стен. Какая-то убогая музычка. И парочки, танцевавшие и обжимавшиеся.

Прежде всего Фьямма сменил музыку: поставил кассету Васко Росси. А потом пошел танцевать, один, посреди гостиной, но это еще куда ни шло, если бы он не вращал над головой котом как дубиной, попадая по тем, кто оказывался в зоне досягаемости.

Не удовлетворившись этим, он стал задирать всех парней, а Баччи и Ронка тем временем набросились на картошку, пиццу и напитки.

Пьерини сидел в кресле, курил и с удовольствием наблюдал, как его дружки помогают остальным развлекаться.

— Молодец. Всех недоумков собрал.

Пьерини повернул голову. На подлокотнике его кресла сидела Глория. На ней были не привычные джинсы и майка, а красное короткое платьице, которое ей чертовски шло.

— Ты ведь без них не можешь, правда?

Пьерини сидел как дурак.

— Могу, конечно…

— Да неужели? — Она смотрела на него с игривой улыбочкой, от которой у него все внутри переворачивалось. — Ты как-то теряешься без своей свиты идиотов.

Пьерини не знал, что ответить.

— Ты хоть танцевать умеешь?

— Нет. Танцы — это полная дерьмо, — ответил он, вытаскивая из кармана пиджака банку пива. — Хочешь?

— Спасибо, — сказала она.

Пьерини знал, что Глория нахалка. Она была не такая, как остальные овцы, которые разбегались, стоило ему подойти. Эта и пиво пила. И смотрела прямо в глаза. Но она была самая мерзкая папенькина дочка во всей округе, а папенькиных дочек он бы с удовольствием своими руками удавил. Он протянул ей банку.

Глория скривилась:

— Дрянь какая, оно же теплое… — а потом спросила: — Хочешь потанцевать?

Вот чем она ему нравилась.

Она не стеснялась. Девчонка, которая приглашает тебя потанцевать, — в Искьяно Скало дело неслыханное.

— Я же сказал, мне это не надо.

На самом деле ему бы хотелось потанцевать с этой девчонкой, пообжиматься с ней маленько. Но он этого не сказал, танцы — это отстой, занятие для придурков.

В общем, он не мог. Не мог — и всё.

— Боишься? — безжалостно продолжала она. — Боишься, что тебя застебут, если ты пойдешь танцевать?

Пьерини огляделся.

Фьямма ушел на второй этаж, а Баччи и Ронка забились в угол и, хихикая, что-то обсуждали между собой, к тому же было темно, и песня такая красивая, «Рассвет», под нее только медляк и танцевать.

Он засунул в рот сигарету, встал и, как будто всю жизнь это делал, положил одну руку ей на талию, а другую засунул в карман джинсов и стал танцевать, покачивая бедрами. Она была совсем рядом, и он чувствовал, как приятно она пахнет. Чистотой, гелем для душа.

Черт, а ему нравилось танцевать с Глорией.

— Вот видишь, ты умеешь, — прошептала она ему на ухо, и от этого волосы у него на шее зашевелились. Он не отстранился. Сердце колотилось.

— Тебе нравится эта песня?

— Очень. — Они обязательно должны встречаться, подумал он. Она просто создана для него.

— Она о девушке, которая всегда одна…

— Я знаю, — пробормотал Пьерини, и вдруг она потерлась носом об его шею, и он чуть в обморок не грохнулся. У него тут же встало, и возникло непреодолимое желание поцеловать ее.

Он бы так и сделал, если бы не вспыхнул свет.

Полиция!

Фьямма засветил котом отцу Маррезе, в общем, надо было делать ноги. Он бросил ее там и сбежал, не успев сказать ни «пока», ни «увидимся» — ничего.

Позже, в баре, ему стало по-настоящему плохо. Он возненавидел мудака Фьямму, который все испортил. Вернувшись домой, он заперся в комнате и прокручивал в голове воспоминание о танце, как о драгоценности.