На высотах твоих - Артур Хейли Страница 20

– Доброе утро, Милли, – бодро приветствовал ее премьер-министр. – Хочу провести заседание комитета обороны сегодня в одиннадцать.

Он не извинился за ранний звонок, да Милли и не ждала этого. Она уже давно привыкла к тому, что ее работодатель был ранней пташкой.

– Сегодня в одиннадцать утра? – повторила Милли, свободной рукой поплотнее запахивая халат. Вчера она оставила окно приоткрытым, и в комнате было холодно.

– Точно, – подтвердил Хауден.

– Кое-кто будет недоволен, – отметила Милли. – Завтра ведь Рождество.

– Я помню. Дело слишком важное и не терпит отлагательства.

Положив трубку, она посмотрела на маленькие дорожные часы в кожаном футляре, стоявшие рядом с телефоном, и после некоторого колебания поборола соблазн вернуться в кровать. Вместо этого она прикрыла окно, потом прошла в крошечную кухоньку и поставила на огонь кофейник. Вернувшись в гостиную, включила портативный радиоприемник. В шесть тридцать, как раз когда поспел кофе, по радио передали официальное сообщение о предстоящих переговорах премьер-министра в Вашингтоне.

Спустя полчаса, все еще в пижаме, но уже в обнаруженных таки под кроватью мокасинах, она начала звонить домой пяти членам комитета обороны.

Первым был министр иностранных дел. Артур Лексингтон ответствовал ей с радостным оживлением:

– Нет вопросов, Милли. Я всю ночь провел на заседаниях, так что одним меньше, одним больше, какая разница? Кстати, слышали объявление?

– Да, – ответила Милли. – Только что передали по радио.

– Не против прокатиться в Вашингтон, а?

– Все, что я вижу в этих поездках, – пожаловалась Милли, – это клавиши моей пишущей машинки.

– Вам бы надо разок со мной съездить, – пригласил Лексингтон. – Мне пишущие машинки не нужны. Все мои речи составляются на сигаретных пачках.

– Может, поэтому они и звучат лучше многих других, – предположила Милли.

– Главное, я никогда ни о чем не беспокоюсь, – объяснил министр иностранных дел. – Исхожу из того, что любое мое заявление ситуации уже не ухудшит.

Она рассмеялась.

– Ну, я пошел, – извинился Лексингтон. – У нас сегодня большой семейный праздник – завтракаю с детьми. Им не терпится посмотреть, сильно ли я изменился с тех пор, когда последний раз был дома.

Она не удержалась от улыбки, пытаясь представить себе сегодняшний завтрак Лексингтона в кругу семьи. Вероятно, что-то близкое к бедламу. Сузан Лексингтон, которая в далеком прошлом была секретаршей своего мужа, слыла изумительно неумелой домашней хозяйкой, однако, когда бы им ни удавалось собраться всем вместе – если министру доводилось бывать дома в Оттаве, – их семья казалась дружной и сплоченной. Мысль о Сузан Лексингтон напомнила Милли о когда-то услышанной шутке: судьбы разных секретарш складываются по-разному – одни залезают к шефу в постель и выходят замуж, другие стареют и становятся занудами. “Пока я где-то посередине, – подумала Милли, – еще не старуха, но и не замужем тоже”.

Конечно, она могла бы выйти замуж, если бы не связала свою жизнь с жизнью Джеймса Макколлама Хаудена…

Примерно с десяток лет назад, когда Хауден был еще только одним из рядовых депутатов парламента, хотя и набирал силу в партии, слывя ее восходящей звездой, Милли, молоденькая секретарша, влюбилась в парламентария без оглядки и без памяти. До такой степени, что не могла дождаться наступления каждого нового дня, а с ним – нового восторга от их физической близости. Тогда ей было чуть за двадцать, она впервые покинула родительский дом в Торонто, и Оттава представлялась волнующим миром волнующих мужчин.

Она показалась еще более завлекательной в тот вечер, когда Джеймс Хауден, догадавшись о чувствах Милли, овладел ею в первый раз. Даже сейчас, десять лет спустя, она ясно помнила, как это случилось: ранний вечер, в заседании палаты общин объявлен обеденный перерыв, она разбирает письма в кабинете Хаудена в здании парламента, неслышно входит Джеймс Хауден…

Не произнеся ни слова, он запер дверь на ключ и, взяв Милли за плечи, повернул лицом к себе. Они оба знали, что коллега Хаудена, с которым он делил кабинет, был в отъезде.

Он поцеловал ее, и Милли ответила на поцелуй пылко, без тени жеманства или колебаний, а потом он увлек ее на кожаный диван. Ее пробудившаяся, рвущаяся наружу страсть и полное отсутствие сдержанности удивили даже саму Милли.

Так началась та пора в жизни Милли, радостнее которой она не знавала ни прежде, ни теперь. День за днем, неделю за неделей они проявляли чудеса изобретательности, устраивая тайные свидания, выдумывая для них предлоги, урывая любую возможную минуту… Временами их роман напоминал тонкую, искусную и расчетливую игру. В иные же моменты казалось, что жизнь и любовь сотворены для их наслаждения. Обожание Джеймса Хаудена со стороны Милли было глубоким и всепоглощающим. И хотя он часто заявлял, что испытывает к ней такие же чувства, в его отношении к себе она была не столь уверена. Однако Милли гнала прочь сомнения, предпочитая с благодарностью принимать все, как есть. Она сознавала, что недалек тот день, когда наступит критический момент либо для семейной жизни Хаудена, либо для Хаудена и ее самой. По поводу исхода она лелеяла смутные надежды, но не тешила себя иллюзиями.

И все же в какой-то момент – почти через год после начала их романа – надежды эти в ней укрепились.

Близилось время съезда, который должен был решить вопрос о лидере партии, и однажды вечером Джеймс Хауден сказал ей: “Я подумываю уйти из политики и попросить у Маргарет развод”. После первого всплеска радостного возбуждения Милли спросила, а как же насчет съезда, где будет решаться, кто из них, Хауден или Харви Уоррендер, займет пост лидера партии – пост, которого они оба так вожделели.

"Да, – согласился он, нахмурившись и поглаживая свой орлиный нос. – Об этом я тоже думал. Если Харви победит, я ухожу”.

Затаив дыхание, Милли следила за ходом съезда, даже не смея помышлять о том, чего она желала более всего – победы Уоррендера. Потому что, если Уоррендер возьмет верх, ее будущее можно считать обеспеченным. Но если Уоррендер проиграет и победу одержит Джеймс Хауден, их любви, Милли это предчувствовала, придет неизбежный конец. Личная жизнь партийного лидера, который вот-вот станет премьер-министром, должна быть безупречной, не омраченной даже малейшим намеком на какой-либо скандал.

К концу первого дня работы съезда шансы Уорренцера казались явно предпочтительнее. Но вдруг по причинам, которых Милли так никогда и не поняла, Харви Уоррендер снял свою кандидатуру, и Хауден одержал победу.

Через неделю в том же самом кабинете, где все и началось, их роман оборвался.

– Другого выхода нет, Милли, дорогая, – сказал ей Джеймс Хауден.

Милли поборола соблазн возразить, что другой выход таки есть, – она понимала, что это будет пустая трата времени и сил. Джеймс Хауден оказался на коне. Со времени его избрания на пост лидера партии он пребывал в лихорадочном возбуждении, и даже теперь, когда его огорчение было неподдельным, за ним таилось нетерпение, словно он стремился поскорее разделаться с прошлым, чтобы открыть дорогу будущему.