Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков Страница 20

— Чего выпученные? — не расслышал Вася.

— Глазья. И вот этот главный останавливается перед одним таким мужчиной… ну вроде тебя, таким невзрачненьким…

— Хых!

— И да говорит ему, а что нам с тобой делать-то?.. А его сподручные орут: разодрать на куски, порубить! И этот начальник им отвечает так: нет, его — в печь. И того мужчину подхватили под белы рученьки да и поволокли к огромной железной печке. И он завизжал прям как поросенок, когда приходил к мамке сосед Жердяй с наточенным немецким штыком — бить его… потом опаливать соломой, лампой… И кричит: ай, ай, не надо!

— Кто?

Валя посмотрела на него.

— Ну не поросенок же, — проговорила с укоризною Валя и снова обратилась к окну. — А, вылазиют… Вон, господа… И бабы с прическами… У одного букет каких-то белых цветов. Хозяин их встречает. Наш Юрьевич. В кустюме. Ага, ага… А цветы, видно, его женке. Или дочурке. Смотрят, курят. Фоткаются. Уходят в дом.

— Ну и что с тем было?

— С кем с тем?

— Да которого в печку потащили?

— А!.. Ой, страсть, правда, я глядела ни жива ни мертва. Вот за что его так? И он как закричит, мол, стойте, стойте, есть ли у вас дети? Детки? Ну а тот командующий отвечает: а что такого, если имеются? И тот: я могу быть для них учителем начальных классов. И командующий вдруг сказал, что хорошо. И его отпустили пока. А лицо так и рдеет от печного жара-то. И поплелся он по залитому кровью полу, забился между колонн, в себя приходит, а я тут вроде рядом, все слышу. И к нему подходят две девицы, разговор у них завязался… И тут как подскочит человек с седой такой острой бородкой да как заорет: сесть-лечь-встать! Сесть-лечь-встать! И тот учителишка и давай ложиться, вставать, приседать. Вроде и смех. Но тут и ужас. Тот с бородкой: ты, говорит, обдолбался? Укурился? И заглядывает ему в глаза, пальцами веки оттягивает, заглядывает. А тот говорит, что и не курит, вроде тебя, мол, курил, но левое легкое заболело и прекратил. Тот с бородкой интересуется: а теперь болит? Нет. Перестало. И он, с бородкой ему говорит дальше: ты правильно сделал, что не убегал, а побёг бы — так тебя все равно Две Серые догнали бы. И отошел этот с бородкой. А учитель у девиц спрашивает: это, мол, кто такой-то? А они отвечают тихонько, что Начальник Мировой Стражи. И тут вдруг грохотанье. Я глянула в окно, а там кареты едут одна за другой, одна за другой, и лошади какие-то такие особенные, из какого-то вороненого материала, вот как эти машины. Правда, много больше, едут и едут. Это тот владелец с красивым лицом, хозяин дворца-то куда-то выезжал.

Валя замолчала.

— И что?

— И все, — ответила Валя.

— Ну и сны у тебя, Вальчонок, — сказал Вася. — Вот бы сфоткать. Куда там Сальвадору Дали!.. Мне тоже всякие занятные снятся.

— А это что за дядечка?

— Дали?.. Ну, один испанец с прибабахом, усы торчком, хвост пистолетом, рисовал пианино с девятью или десятью сияющими Лениными и все такое, как будто сны не сны или видения. Ему за это отваливали бабок порядочно. Но он все равно заканчивал жизнь в одиночестве, больной, парализованный, чудом спасся в загоревшемся замке.

— Как? — заинтересовалась Валя.

— Свалился с кровати и пополз к двери.

— А вот если наш вагончик загорится? — вдруг спросила Валя. — Будет чудо или нет? Как мы отсюда выскочим?.. И вообще… я уже хочу поссать.

Вася начал смеяться по своему обыкновению, приговаривая: «Вот дерьмо, зараза, попались».

— Давай разобьем стекло, — сказала она.

— Потерпи.

Еще примерно через час Валя сказала, что уже не может больше терпеть. Вася посоветовал мочиться в ведро и отвернулся.

— Но в нем же воду носим? — сказала Валя.

— Отмоем. Вон один писатель американец по системе йогов собственную мочу пил, и ничего. Затворник, буддист высоколобый.

И она присела над ведром, зажурчала звонко.

— А ты, Фасечка, не хочешь?

— Нет.

— Да перестань, не стесняйся.

— Сказал, нет.

— Ну, я не стану глядеть и уши заткну.

Вася засопел зло.

В вагончике уже было холодно. Они накинули на себя одеяла и сидели, как индейцы.

— Надо твой сон записать, — сказал Вася. — А то так и забудется. Интересно же. Но нет ни ручки, ни карандаша, зараза…

— А я нашла, есть, — откликнулась Валя. — В этом… шеде. Под окошком, на полочке. Вот, шариковая ручка. И пишет. На.

Вася взял ручку и достал из рюкзака рулон бумаги.

— Ты там будешь писать?

— Да, — деловито ответил он.

Но писать не давала пленка, которой бумага была оклеена. И тогда Вася ножом ободрал пленку с краю и, пристроив рулон на столе, действительно начал что-то писать.

— Ой, Фасечка, — бормотала Валя, — ну и ну. Вот бы наши все подивились, Мартыновна… Людка… Мои сны записывают.

Вася молча старательно выводил буковки на грубой бумаге.

— Ты прямо так все и пишешь? — спрашивала она, стараясь заглянуть.

— Не мешай, — буркнул он.

— Ой, ну не знаю даже… Я еще чего-нибудь вспомню. И новые буду все запоминать.

Когда наступили сумерки, Валя хотела зажечь лампу, но Вася остановил ее.

— А может, завесим окна одеялами? — предложила она. — Да и печку затопим, есть как раз дрова.

Вася ответил, что надо еще подождать. Ему тоже не хотелось никому попадаться на глаза… Начальнику Мировой Стражи.

— Нет, но классный был у тебя сон, — сказал Вася. — Мне уже кажется, что это я в нем и был, в твоем сне. И только сейчас об этом узнал. Хых! Хых… Мне должен был присниться такой сон. А приснился тебе.

— Следующий раз я получше буду приглядываться, — ответила Валя. — Так ты учитель?

— Ну, закончил сдуру пединститут, — откликнулся нехотя он. — Там с Никкором и познакомился. Только он после двух, что ли, курсов, свалил. А я остался.

— Фасечка, — проговорила озадаченно Валя. — А я тебя так кличу, без отчества. Нельзя же.

— Чего?.. Хых! Хых! Хы-хи-хи, — зашелся Вася.

— Нет, ты мне открой свое отчество, — настаивала она.

— Да ладно тебе!.. Хых-хи-хи…

— Ну Фасечка.

— Может, и отца у меня не было.

— Как так? — ахнула Валя.

— А что ты ахаешь? Ну? Ну? В вашей мифологии это возможно.

Валя хлопала в сумерках глазами, сверкала белками из-под одеяла.

— Не врубаешься? Ну, как это называется? Непорочное зачатие.

Валя быстро перекрестилась.