Пуговицы - Ирэн Роздобудько Страница 20

Четвертый монолог Лики

— Только человек способен лгать. В природе лжи нет. Разве лгут деревья, собаки, рыбы или море? Всегда чувствую ложь, как зверь, — всей кожей, всем, что есть внутри меня, начиная от желудка и до… души. Можно жить бедно, глупо, безалаберно, легкомысленно, трудно — все равно, но при этом жить честно — необходимо. Иначе — мрак, ночь, смерть… Давай никогда не будем обманывать друг друга! Самое страшное — потерять веру. Ее можно потерять только один раз, но — навсегда…

— …

— Я очень тебя люблю. С тобой я совсем другая — изменилась, поумнела. И… и больше ничего не боюсь!

Денис

1

…Я искренне завидую людям, смотрящим на мир широко открытыми глазами. Их все удивляет, все вызывает бурю восторга. Во мне же не было доверчивости к миру. Вымытые со специальным шампунем исторические улочки Европы нравились бы мне больше в своем первозданном виде — с запахом выливаемых из окон нечистот и испарениями продуктов человеческой жизнедеятельности. Мир вообще стал слишком бутафорским. «Потемкинские деревни» — ничто по сравнению с размахом этой бутафории. В Египте — загадочной стране, ушедшей под воду времени, — бравые «бедуины», отсидев положенное время у своих лавок, к вечеру натягивают лохмотья, обвязывают головы «арафатками» и на джипах мчат в сердце пустыни, чтобы разыграть перед ошеломленными туристами спектакль из жизни своих древних предков, в Финляндии седовласые старушки, празднуя юбилей Сибелиуса, одеваются в трогательные пышные юбки из шелестящей тафты и полосатые чулки, чтобы исполнить у памятника призабытые хоралы — все для тех же туристов. Не лжет, как мне кажется, только природа… За последние три года я много ездил и все чаще с ностальгией вспоминал горы Западной Украины. Что там теперь? Неужели «зеленый туризм» превратил их в такой же театр и заброшенные колыбы на вершинах пастбищ — только декорация для любителей острых ощущений? Все-таки я был консерватором и любил все естественное. Резиновые красотки, созданные усилиями косметологической промышленности, как и раньше, не привлекали меня. Естественность сохранялась в морщинах старух и трогательных перетяжках и ямочках младенцев. А еще естественность была в Лике. И она больше не пугала меня, как в первый день знакомства.

Огорчало лишь то, что, связавшись со мной, она совершенно забросила учебу, не дотянув до последнего курса. Я не раз уговаривал ее восстановиться в институте, на что она отвечала пожиманием плечами и легкой непонимающей полуулыбкой. Она жила со мной, как птичка — чирикающий, иногда нахохлившийся воробышек, которому не важно, что будет завтра. Меня это вполне устраивало.

В первые месяцы после так называемого «свадебного путешествия» по Крыму, куда мы сбежали на второй же день после торжества, меня часто охватывал ужас от содеянного. Как оказалось, я был совершенно не приспособлен к семейной жизни. Не мог приходить домой вовремя, не умел планировать «уик-энды» и покупать продукты, не собирался отчитываться о своих передвижениях по городу и отказываться от старых привычек. В какой-то момент я обозлился на Лику и не мог понять: как это ей удалось накинуть на меня поводья и отвести в стойло?! Первые полгода я приходил домой далеко за полночь и не всегда трезвый. Даже когда мне ХОТЕЛОСЬ туда идти, я заставлял себя завернуть то ли в «Суок», то ли в сауну или же вообще отправлялся ночевать на дачу к другу. Это безобразие продолжалось до тех пор, пока я вдруг не понял: а ведь это совершенно ни к чему. Лика никак не протестовала против таких проявлений свободы и независимости, не воспринимала их как бунт и, кажется, даже не понимала их скрытого смысла. Против чего же мне было бунтовать? Она ни разу не упрекнула меня, не спросила, где и с кем я был.

Незаметно для себя я успокоился, поняв, что это не игра, не ухищрения понравиться, не сети и не ловушки, притрушенные нарочитой покорностью.

2

«Отчаянная нежность» — вот как можно было назвать чувство, которое я испытывал к Лике. Или же немного по-другому — «отчаяние и нежность», что, правда, звучало безысходнее. Мне казалось, что она совершенно напрасно заперла себя в четырех стенах с таким придурком, как я. Я покупал ей множество самых разнообразных вещей для рисования, доставал дорогие масляные краски, холсты, накупил подрамники, этюдники — переносной и стационарный. Мне действительно очень нравились ее картины. Но мне казалось, что она рисует лишь для того, чтобы порадовать меня, — не более. Не раз я предлагал устроить ей персональную выставку, но Лика повторяла свой жест — удивленно пожимала плечами.

Иногда это коробило. Наверное, потому что я сам не умел вот так просто отрешиться от суеты. Мне казалось, что она могла бы так же спокойно и счастливо жить на голой ветке, и собственное рвение казалось мне бессмысленным. Лика умела мастерить удивительные штучки и, когда не рисовала, занималась шитьем. Вернее, у нее была страсть к переделыванию вещей в маленькие шедевры. Она не носила ничего обычного. Особенно запомнилась джинсовая курточка, которую она расписала специальной краской для ткани, а каждую пуговицу обшила холстиной и каким-то чудом вырисовала в центре миниатюры с изображением ангелов. Когда мы были на какой-то презентации, за эту курточку одна высокопоставленная мадам предлагала баснословную сумму, а потом еще долго надоедала нам звонками, умоляя Лику делать вещи под заказ. Эта курточка почему-то особенно умиляла меня. Я любил, когда Лика надевала ее, и с особой осторожностью застегивал эти удивительные пуговицы — маленькие произведения искусства.

Но она не любила, когда я относился к ней, как к ребенку. Да она, в общем-то, им и не была — иногда она смотрела на меня такими глазами, что становилось не по себе. Я старался не замечать такие взгляды, гнал мысль, что она, Лика, на самом деле — бездна, в которой мог бы раствориться любой мужчина. А уж то, что мог, — это я знал наверняка! Я специально называл ее «уменьшительно-ласкательными» словечками, подло осознавая, что делаю это нарочно, чтобы… не сорваться и не упасть. Я не любил много говорить с ней — из тех же соображений. Ибо все, что она говорила, было странно неправильно или же наоборот — слишком правильно. Но той правильностью, о которой в наше время забыли.

3

В течение двух лет мы бывали у ее родственников раз шесть или семь, на различных узкосемейных торжествах. А в основном встречались на всевозможных официальных вечеринках, вернисажах или презентациях, куда вынуждены были ходить, повинуясь правилам этикета. За день-два до предстоящей встречи у меня начиналась настоящая наркоманская «ломка». Как правило, я напивался до беспамятства, старался прийти домой далеко за полночь, когда Лика спала, и до утра курил на кухне, ссылаясь на рабочие проблемы. Поэтому почти в каждый наш визит выглядел изрядно потрепанным — с кругами под глазами и трехдневной «модной» щетиной на запавших щеках. И тогда Лика принимала сочувственные взгляды, а я — почти что полное бойкотирование своего присутствия за патриархально-семейным столом. Впрочем, так мне было даже легче. Я как будто придремывал, расслаблялся до безобразия и вел себя достаточно вяло, как муж-бирюк. Конечно, все это было внешним и наигранным. Так было проще замаскировать свое жадное любопытство и погасить бурю эмоций, которые по-прежнему бушевали во мне. Черт, что же это такое?! Меня раздирало любопытство, граничащее с фетишизмом. В ванной я, как идиот, разглядывал шампуни и кремы, вертел в руках ЕЕ зубную щетку и вдыхал запах полотенца, едва ли не рылся в ящике с бельем… Я мечтал когда-нибудь увидеть ЕЕ в домашнем халате и тапочках на босу ногу, и от одной этой мысли мурашки разбегались по всему телу. Естественно, я чувствовал себя подлецом и едва ли не кровосмесителем. Но, тем не менее, продолжал жадно наблюдать за НЕЙ. С тщательно скрываемым интересом слушал все, о чем ОНА говорила, — пытаясь понять, чем и как она живет, о чем думает и чего хочет. Но от меня она хотела только одного: я должен был быть хорошим мужем для Лики. А я всем своим видом, приобретенным двумя днями раньше, свидетельствовал о совершенно противоположном. И ОНА, как всегда, игнорировала меня, бросая укоризненно-озабоченные взгляды на дочь, будто бы говоря: «Ну вот, я же тебя предупреждала…»