Сын ХАМАС - Мосаб Хасан Юсеф Страница 20

Пока я пытался установить, сколько времени я нахожусь здесь, дверь камеры снова открылась. Кто-то или, скорее, что-то стояло там. Человек? Он был маленького роста, на вид лет семидесяти пяти и смахивал на горбатую обезьяну. Он закричал на меня с русским акцентом, проклиная меня, проклиная Бога, и плюнул мне в лицо. Я и представить себе не мог ничего более омерзительного.

Очевидно, это «нечто» было охранником, потому что он швырнул мне очередной вонючий колпак и велел надеть его на голову. Затем он схватился его за узкий конец и потащил меня по коридорам. Он открыл дверь в какую-то комнату, втолкнул меня внутрь и силой усадил на низкий пластиковый стульчик, похожий на стульчик для первоклассников в начальной школе. Стул был привинчен к полу.

Он застегнул наручники — одну руку просунул между ножек стула, другую — снаружи. Затем сковал ноги. Маленькое сидение было покатым, поэтому я вынужден был наклониться вперед. В отличие от моей камеры, в этой комнате стоял страшный холод. Я подумал, что, должно быть, кондиционер установлен на ноль градусов.

Я просидел так несколько часов, трясясь от холода, согнувшись под немыслимым углом, не имея возможности принять более удобную позу. Я старался дышать через вонючий мешок, не делая глубоких вдохов. Я был голоден, измотан, глаз совсем заплыл.

Дверь открылась, кто-то снял с меня колпак. Я с удивлением увидел человека в гражданском, не солдата и не охранника. Он присел на краешек стола. Моя голова оказалась как раз на уровне его коленей.

— Как тебя зовут?

— Мосаб Хасан Юсеф.

— Ты знаешь, где находишься?

— Нет.

Он покачал головой и произнес:

— Одни называют это место «Темная ночь», другие — Скотобойней. Ты вляпался по-крупному, Мосаб.

Я старался не проявлять никаких эмоций, глядя на пятно на стене позади этого человека.

— Как поживает отец в палестинской тюрьме? — спросил он. — Ему там больше нравится, чем у нас?

Я слегка пошевелился на своем сидении, по-прежнему отказываясь отвечать.

— Ты хотя бы понимаешь, что находишься в том же самом месте, где сидел твой отец после первого ареста?

Так вот куда я попал: центр дознания «Маскобийя» в западном Иерусалиме. Отец рассказывал мне об этом месте. Раньше это была русская православная церковь. Правительство Израиля превратило ее в объект строгого режима, где находилась штаб-квартира полиции, офисы и учреждение предварительного заключения Шин Бет.

В глубоких подвалах в древности держали кроликов, а теперь они служили тюрьмой. Черное, в потеках и пятнах, будто наводненное крысами средневековое подземелье, как их показывают в кино, «Маскобийя» имела плохую репутацию.

Теперь я страдал от тех же издевательств, которые пришлось пережить отцу. Те же самые люди пытали и били его несколько лет назад. Они провели много времени, работая над ним, и хорошо его знали. Однако им не удалось сломить его. Он остался сильным, и пытки только закалили его.

— Скажи мне, почему ты здесь?

— Понятия не имею.

Конечно, я подозревал, что оказался здесь, потому что купил эти дурацкие автоматы, которые даже не работали. Спина горела как в огне. Следователь взял меня за подбородок.

— Ты хочешь быть стойким, как отец? Ты и представить себе не можешь, что ждет тебя за стенами этой комната. Расскажи, что та знаешь о ХАМАС. Какие секрета тебе известны? Расскажи об исламском студенческом движении! Я хочу знать все!

Неужели он и вправду думал, что я опасен? Я не мог поверить в это. Но чем больше я тогда размышлял, тем яснее понимал: он действительно считал, что я представляю угрозу. С его точки зрения, уже того, что я был сыном шейха Хасана Юсефа и купил оружие, было более чем достаточно, чтобы вызвать подозрение.

Эти люди посадили в тюрьму и пытали моего отца, были готовы пытать и меня. Неужели они действительно полагали, что это заставит меня признать их право на существование? Моя точка зрения сильно отличалась от их взглядов. Мой народ боролся за свою свободу, за свою землю.

Я не ответил на эти вопросы, и мужчина хлопнул по столу кулаком. И снова взял меня за подбородок.

— Я пойду домой и проведу вечер с семьей. А та веселись здесь.

Я просидел на этом нелепом стуле несколько часов, все сильнее наклоняясь вперед. Наконец, пришел охранник, снял наручники и кандалы, надел на голову очередной колпак и повел меня по коридорам. Голос Леонарда Коэна становился все громче и громче.

Мы остановились, и охранник рявкнул, чтобы я сел. Музыка теперь просто оглушала. И снова меня сковали по рукам и ногам на низеньком стульчике, который вибрировал от беспощадных ударных: «Сначала мы возьмем Манхэттен, а потом возьмем Берлин!»

Мышцы свело судорогой от холода и неудобного положения. Я пробовал на вкус зловонную мешковину колпака. Однако сейчас я, похоже, был не один. Даже несмотря на громкое пение Леонарда Коэна я слышал, как люди плакали от боли.

— Здесь есть кто-нибудь? — закричал я через засаленную ткань.

— Кто ты? — голос совсем рядом пытался перекричать музыку.

— Я Мосаб.

— Ты давно здесь?

— Два дня.

Пару минут человек молчал.

— Я сижу на этом стуле три недели, — наконец произнес он. — Они разрешают мне поспать четыре часа раз в неделю.

Я обомлел. Это последнее, что я хотел бы услышать. Другой узник сказал, что его арестовали примерно тогда же, когда и меня. Я прикинул, что в комнате было около двадцати человек.

Наш разговор внезапно прервался, кто-то сильно ударил меня по затылку. Боль прострелила череп, и мне с трудом удалось сдержать слезы под колпаком.

— Не разговаривать! — заорал охранник.

Каждая минута казалась часом, а часы были похожи один на другой, как близнецы. Мой мир остановился. Я знал, что снаружи люди просыпаются, ходят на работу и возвращаются домой, к семьям. Мои одноклассники готовятся к выпускным экзаменам. Мама готовит, убирается, обнимает и целует моих младших братьев и сестер.

Но в этой камере все сидели. Неподвижно.