Жена авиатора - Мелани Бенджамин Страница 20

– Как мы доберемся домой? – крикнула я сквозь шум и суматоху, ухватив его за рукав здоровой руки. Начинало темнеть, и я внезапно вспомнила про брата. Дуайт начнет беспокоиться, если я не вернусь домой к ужину.

– Я позвоню Гарри, – прокричал Чарльз в ответ, – он приедет и заберет нас. Надеюсь, что в его доме на ферме есть телефон.

Наконец я пробралась сквозь толпу и села на пень, стоявший так удобно, как будто кто-то спилил это дерево прямо для меня. Никто меня не беспокоил, и я почувствовала себя странно обособленной от всего происходящего. Самолет, все еще перевернутый вверх дном, лежал как черепаха на спине и казался каким-то огромным непонятным чудовищем. Единственное, от чего я не могла отвести глаз, была стройная фигура Чарльза, который поспешно двигался вокруг самолета, давая указания. Временами он останавливался и смотрел в мою сторону, и на лице его выражалось беспокойство, как будто он боялся потерять меня. Тогда мое сердце совершало скачок, как в то мгновение, когда я впервые поднялась в воздух.

Через некоторое время меня начало клонить в сон. Вероятно, я даже заснула, но почувствовала, как кто-то тормошит меня за плечо.

– Мисс Морроу, мисс Морроу!

Я открыла глаза, зевнула и, взглянув вверх, увидела некрасивого мужчину примерно на десять лет старше Чарльза. У него были гладко зачесанные назад волосы, как у банкира, и искренняя улыбка летчика.

– Пойдемте со мной, – сказал он, и я послушно подчинилась, поскольку внезапно появился Чарльз, который тоже последовал за ним. Мужчина довел нас до сверкающей черной машины, представившись мне как Гарри Гуггенхайм.

– Вы из тех Гуггенхаймов, которые занимаются горным делом? – Я подавила зевок.

– Да. Я знаком с вашим отцом.

– О.

Когда мы удалялись от летного поля, все фермеры и их родственники махали нам на прощание так сердечно, как будто мы только что побывали у них в гостях. Чарльз соорудил из своего шарфа повязку и не показывал вида, что ему больно. Сидя на переднем сиденье, он весело рассказывал Гарри наши приключения, а я сидела сзади. Я поймала свое отражение в оконном стекле и улыбнулась. Гарри Гуггенхайм увидел это и тоже расплылся в улыбке.

– Мне очень приятно было познакомиться с вами, мисс Морроу, – проговорил он, когда мы подъехали к его поместью, где стоял автомобиль Чарльза, «Форд Родстер» кремового цвета, – надеюсь, что мы встретимся снова при менее экстремальных обстоятельствах.

– Я тоже на это надеюсь.

Чарльз распахнул передо мной дверь, и я вышла из машины.

– Прости, что так получилось с самолетом, Гарри, – проговорил Чарльз, хотя в его голосе я не услышала никакого сожаления, – я его починю.

– Не волнуйся, старина. Я рад, что с тобой все в порядке.

И они оба пожали друг другу руки с неподдельной искренностью.

В полной тишине мы с Чарльзом уселись в его машину и так же молча пустились в путь в сгущающейся темноте. Он включил фары и поехал – каким-то образом ему удавалось переключать передачи и вести машину одной рукой – еще более спокойно и хладнокровно, чем раньше; никто из нас явно не спешил добраться до места назначения.

Постепенно мы разговорились. Впервые это действительно было похоже на настоящий разговор. Адреналин все еще бродил в нашей крови, превратив двух стеснительных людей в болтливых сорок.

Чарльз делился со мной надеждами на будущее авиации; своим чувством долга обеспечить это будущее, убедить простых американцев, что летать теперь не более опасно, чем ездить в автомобиле, может быть, даже безопаснее.

Он также рассказал мне о полетах, которые планировал совершить; он мечтал проложить самые короткие маршруты не только между городами, но и между континентами.

– Вы можете вообразить перелет в Австралию, который займет меньше недели? – в ответ я могла только удивленно покачать головой.

– Я люблю путешествовать по морю и океану, – призналась я, – это очень успокаивает.

– Согласен. После приземления в Париже лучше всего мне спалось на судне, на котором я плыл домой. Они не позволили мне лететь обратно на самолете, хотя я хотел это сделать. Тогда я впервые понял, что моя жизнь принадлежит не только мне.

– Не могу представить этого чувства.

– Безусловно, это было необычно. Я никогда не думал об этом аспекте моих поступков. Я все время был сосредоточен только на полете. И первоначально единственное, о чем я думал, – это доброта и участие множества людей – моих спонсоров, а также моих помощников, конструкторов и механиков, которые построили самолет. Но почти сразу же после приземления я понял еще одну вещь – появилось ужасное сознание того, что теперь меня никогда больше не оставят в покое. Люди всегда хотят от меня того, чего я не могу им дать. Ведь я всего лишь перелетел через океан.

– Как вы узнали, что сможете это сделать – долететь до Парижа? Когда так много ваших предшественников потерпело неудачу, откуда вы знали?

Он кивнул, очень серьезно.

– Я произвел расчеты. На самом деле я никогда не рискую без необходимости. Обратите внимание: никто никогда не думал о том, чтобы лететь в одиночку, – все считали, что это занятие для двух пилотов, из-за длительности перелета. Но я понял, что если лететь одному, то можно взять гораздо больше топлива и получить больше шансов, даже если собьешься с курса. К тому же я лучший летчик из ныне живущих, я это знаю.

Его уверенность в себе была так очевидна, но выражена так скромно и с таким достоинством, что я могла лишь восхищаться ею. В отличие от людей, которые нуждались в поощрении, он не говорил громко, ничего не преувеличивал. Он просто был.

– Вы полетели бы через океан, если бы знали, что за этим последует – все это внимание, шум в прессе?

– Да. Это слишком важная задача, ее надо было осуществить. К тому же я все еще надеюсь, что они оставят меня в покое.

– Кто «они»?

– Да все: пресса, публика, старые школьные приятели, всякие назойливые незнакомцы. Дельцы, которые налепили мое имя на все, начиная от курток и кончая песнями и танцами.

Я покраснела, радуясь, что наступившая темнота скрывает мое лицо. Еще недавно в колледже я старательно разучивала танец под названием «Линди Хоп».

– Даже киношники, – возбужденно продолжал Чарльз, и мне показалось, что он почти благодарен, что есть слушатель, которому он может все это высказать, – Уильям Рэндольф Хёрст[16]предложил мне миллион долларов за то, чтобы я сыграл себя в художественном фильме или хотя бы появился в кадре, но я отказался. Когда я сказал «нет», он не поверил, сказал, что каждый имеет свою цену. Но у меня нет цены. И он все продолжает осаждать меня предложениями – меня теперь все одолевают просьбами.