Дом над Онего - Мариуш Вильк Страница 20

— Вот, тут я сижу с Путиным Владимиром Владимировичем, в этой избе, — она размашисто перекрестилась, — да хранит его Господь! Он так неожиданно вошел, что я и лапти обуть не успела, дома-то обычно босиком хожу. Правда, слыхала я, что он в Кижи приехал, но откуда мне было знать, что он меня вздумает навестить? И вот вдруг вижу его — словно святой с иконы сошел. Только-только его по телевизору показывали. Посмотрел с порога — словно в душу заглянул, спросил: не помешает ли? Потом, за чаем, калитками моими лакомился, слушал внимательно. О, слушать он умеет. Он бы и дальше слушал, кабы его не потащили музей смотреть. Попрощался, руку мне поцеловал. Вот, на этой фотографии я рассказываю ему о наших святых. Видишь, на икону рукой показываю. А тут, в зеркале, рядом — это Сергей Катанандов, глава Карелии. Только в зеркале, бедному, и нашлось ему место.

— А вы мне эту фотографию не дадите на несколько дней? Я бы сделал копию и напечатал в своей газете…

— Только через мой труп.

Когда мы прощались с бабой Маней, распогодилось. Небо над Онего было чистым, лишь над храмом Преображения Господня висела, словно грязная тряпка, тяжелая серая туча. Стояла тишина. Абсолютная. Будто все вымерло… а раньше полнилось колокольным звоном.

* * *

Кижские звоны — великий пасхальный концерт на колоколах Кижского Ожерелья — архипелага у выхода из Великой Губы, в состав которого, кроме Кижей, Волкострова, острова Целиковского и Клименецкого (некогда густо заселенных), входит множество мелких островков и луд. Раньше на Пасху там устраивали великий перезвон.

Начинали колокола Клименецкого монастыря с часовни в деревне Обельщина на Клименецком острове. Такая честь оттого, что часовня в Обельщине — первая на берегу Онего, кроме того, здесь в свое время молилась монахиня Марфа, мать Михаила Романова, сосланная в Заонежье Борисом Годуновым.

Потом отзывались колокола Сенной Губы, один из которых весил шесть пудов и был отлит по указу Ивана Грозного, а его пронзительный звон с малиновым оттенком разносился далеко-далеко и таял в сизой мгле Онежского озера.

Лишь тогда присоединялись кижские колокола, а закачивали концерт колокола Леликовского острова. Обельщане в звоне своих колоколов ясно слышали:

Блины, колубы, калитки,

Блины, колубы, калитки…

Гости к нам, гости к нам!

(Прочтите это несколько раз вслух, и сами услышите колокола Обельщины.)

Колокол в Кижах отвечал:

Будем, будем с толстым пузом,

Будем, будем с толстым пузом.

Дело в том, что попы кижской церкви, насаждая православие в Заонежье, часто навещали жителей окрестных островов — карелов, вепсов и уцелевших саамов. А надо сказать, батюшки отличались изрядным аппетитом. До сих пор рассказывают про одного кижского диакона, который говаривал: «Лучше с животом расстанусь, чем с обедом». Леликовские же, согласившиеся принять православие лишь под угрозой выселения, были к кижанам не слишком гостеприимны, а потому с их колокольни неслось:

Хоть бы были, хоть бы нет,

Хоть бы были, хоть бы нет.

Вот как тут раньше колокола переговаривались.

29 апреля

Своим пробуждением я обязан одиночеству.

Генри Миллер

Благодаря любезности Хани Зарембы и издательства «Noir sur Blanc» у меня появились новые польские переводы Генри Миллера — Ханя прислала мне всё, начиная с «Молоха» и «Одуревшего петуха»! Оба «Тропика», «Черную весну», трилогию — «Сексус», «Плексус» и «Нексус», — а еще эссе, путевые репортажи, в том числе великолепный рассказ о Греции под названием «Колосс Маруссийский», который я знал раньше, и переписку Миллера с Блезом Сандраром [69]и Лоренсом Дарреллом [70]. Романы не произвели на меня особенного впечатления. Признаюсь, что к беллетристике уже давно отношусь довольно прохладно, потому что вымысел не люблю, даже если он опирается на реальную жизнь, как у Миллера. Предпочитаю тексты, в которых писатель живет. То есть, говоря словами Шаламова, «прозу, пережитую как документ».

Из книг Миллера мне ближе всего «Биг Сур и апельсины Иеронима Босха» — рассказ о доме писателя в Калифорнии, на скалистом берегу Тихого океана, неподалеку от бывшей колонии для заключенных в Андерсон-Крик, — повествование, в котором я узнал собственный образ жизни и обнаружил множество умозаключений, под которыми мог бы подписаться.

Читаю «Биг Сур…» Миллера, а перед глазами у меня Заонежье — та же уединенность, тот же мир дикой природы: сборный пункт перелетных птиц, кружащий над головой ястреб. Там — койот, здесь — волк… И никаких руин, никаких реликтов цивилизации. «Тот же доисторический облик. Неизменный от начала. Природа улыбается себе, глядясь в зеркало вечности». Я словно бы читаю свои собственные слова.

Миллер купил дом в Биг Суре в 1947 году. Было ему тогда 56 лет, за спиной — несколько жен и несколько книг. Книг, принесших ему славу скандалиста и порнографа, — и ни копейки денег, потому что в Штатах они были запрещены, а французские гонорары съела послевоенная девальвация. Позади — несколько лет жизни в Париже и полгода в Греции, а также длительное путешествие по Америке (описанное в книге с примечательным названием «Аэрокондиционированный кошмар»). В Биг Суре Миллер осел с очередной женой, полькой Яниной Лепской. Вскоре у них родилось двое детей.

Жила семья бедно, продукты в магазине нередко приходилось брать в кредит. Миллерам помогали друзья и читатели. Один пришлет ящик вина, другой — сыр, оливки, салями или джем, а порой и какую-нибудь одежду или лакомства для детей, пачку бумаги, книги. Присылать книги Миллер просил всех! Почта приходила три раза в неделю: по понедельникам, средам и пятницам… Как у нас в Великой Губе. С той разницей, что Миллеру привозили почту почти на дом, а мне приходится топать пять верст пешком. Они обходились без электричества, радио и телефона, но на отсутствие информации Миллер не жаловался. Важные известия, должным образом отфильтрованные, приносят люди. И нехватка денег его не беспокоила. «Зарабатывать на жизнь, — говаривал он, — и жить — две совершенно разные вещи».

Жизнь для Миллера есть созерцание мира. Мир можно созерцать, когда пишешь и когда не пишешь, когда пьешь виски, играешь с детьми или планируешь с соседкой путешествие в Тимбукту, рисуешь акварелью, плаваешь в океане, пропалываешь огород, читаешь, обедаешь, занимаешься любовью или играешь в шахматы. Мир следует принимать таким, какой он есть, не пытаясь его изменить и не впадая в апатию. «Оставайся на месте и смотри, как Земля вертится», — писал Миллер. Поэтому ему был так близок дзен.

Наше отношение к жизни таково, утверждал Миллер, каков хлеб на нашем столе. Американский хлеб, выпекаемый согласно лабораторным рецептам специалистов по здоровому питанию, — хлеб мертвый. Лучше черный русский хлеб, потому что русский человек знает толк в хорошем хлебе — а также икре, водке и прочих вкусных вещах. Но лучшее всего печь хлеб самому. Начни прямо сегодня, советовал он, испеки сам хлеб…