"Тойота-Королла" - Эфраим Севела Страница 20

Я вернулся в дом мрачный, как туча, и жевал завтрак, не поднимая глаз от тарелки. Мы завтракали вдвоем с Майрой. Антон не стал есть. И, сказав, что обернется в десять минут, умчался на большой скорости за водкой на своем старом, потрепанном джипе.

— Хорошо бы уехать, пока он не вернулся, — подняла на меня глаза Майра.

— Чем он тебе не угодил? — мрачно спросил я.

— Надоел. Насытилась впечатлениями. С избытком. Я не ответил.

Тягостное молчание длилось с минуту, если не больше. Первой не выдержала Майра.

— Чем-то недовольны, сэр?

— Нет. Абсолютно всем доволен. Пребываю в телячьем восторге.

— Что означает этот тон? Как это расценить?

— А как расценить ваше поведение… мадам, мадемуазель… как вас называть? Одного мужчины вам мало. Предпочитаете спать с двумя одновременно.

— Вы не обидитесь, если я вам скажу, что предпочитаю? Провести ночь с одним, но настоящим мужчиной.

А ваш друг Тони, кроме того, что импотент, еще и болтлив, как баба.

— Так уж и импотент, — обиделся я за Антона.

— Не знаю, как это еще назвать, но все его попытки проявить себя мужчиной завершились конфузом.

— От чрезмерного употребления алкоголя.

— Я думаю, от старости. Износился ваш друг. Единственное, что еще умеет, проповедовать свои несвежие теории. А вообще занятная фигура. Но предпочтение я отдаю вам. Вы мне нравитесь. Я вас почти люблю. За это стоит великодушно простить мой грех… Тем более, до греха-то и не дошло. И вам обещаю абсолютную верность на всем пути до Нью-Йорка.

— А дальше?

— Не будем загадывать. Надо еще добраться до Нью-Йорка. Там и будем решать.

Мы погрузили в «Тойоту» вещи и уже сели в машину, как из-за кривых сосен вынырнул на жуткой скорости джип и, сделав крутой вираж, застыл как вкопанный перед нашим радиатором.

— Что же вы! — вскочил ногами на сиденье джипа разлохмаченный Антон и потряс над головой пузатым полугаллоном водки. — Куда спешите? Зря, что ли, я старался?

— Уезжаем, уезжаем, — замахал я рукой, не вылезая из машины. — Тебя дожидались. Попрощаться.

Антон спрыгнул с джипа и, босой, всклокоченный, зашагал к нам, неся за гнутую стеклянную ручку посудину с водкой.

— А это зачем я добыл ни свет ни заря? — печально спросил он. — Ну, хоть на дорожку… Посошок. Тяпнем по глотку.

Он отвинтил крышку с бутылки и швырнул ее в песок.

— За ваше здоровье, дорогие, — сказал он дрогнувшим голосом. — Пусть вам будет хорошо.

Подняв тяжелую бутыль, он губами припал к ее горлу, и поросший бородой кадык, хлюпая, заходил на его худой, жилистой шее. Наглотавшись водки, пока не задохнулся, он оторвался от бутылки, вытер ладонью рот и протянул мне.

— Я за рулем, — отказался я.

— А вы? — глянул он на Майру жалкими глазами побитого пса.

Майра отрицательно мотнула головой.

— Не держите обиды на меня. Если что не так, прошу прощения.

Майра выдавила улыбку.

— Я, детка, конченый человек. Жить мне осталось, пока в Москве не решат. За мной следом ходит приговор военного трибунала… вынесенный заочно. Смертная казнь через расстрел. Как военнослужащему, изменившему присяге. И приведут этот приговор в исполнение, когда им вздумается. Никуда мне от них не укрыться. Вот если только удастся обмануть — умереть своей смертью. Но они и на том свете не оставят в покое. Не прощают даже мертвым. Найдут могилу, разроют и собакам раскидают на съедение.

Так что счастливо вам ехать, и, ради Христа, не гневайтесь на старого человека. В другой раз доведется завернуть в Монтерей, спросите, где Тони? А вам ответят: нету его. Приказал долго жить.

Мы отъехали в гробовом молчании. В зеркало я видел все уменьшающуюся долговязую, сутулую фигуру Антона. Он махал нам на прощанье чем-то нестерпимо поблескивавшим на солнце. Это был полугаллон с водкой в его руке.

Я услышал всхлип и оглянулся на Майру. По ее щеке ползла слеза.

— Мне жалко… — ее плечи вздрогнули от сдерживаемого плача.

— Кого? Его?

— Всех жалко, — кончиком языка слизала она со щеки слезу. — Все несчастное человечество.

Она коснулась ладонью моего бедра, а голову склонила мне на плечо, как бы ища утешения, защиты. И я окончательно оттаял, растрогался.

— Ничего, ничего, — зашептал я ей в ухо, как иногда утешал свою маленькую дочку. — Все будет хорошо. Уверяю тебя. Мир прекрасен и удивителен. Наперекор всему. Смотри, мимо каких красот мы проезжаем! Райские места! Того и гляди из-за дерева выйдут Адам с Евой.

— В таком виде нас сегодня утром застал твой друг, — сквозь слезы улыбнулась Майра.

— Выглянут из-за дерева Адам с Евой, помашут нам фиговыми листочками и скажут «Хай», — продолжал я медоточивым голосом, каким рассказывал сказки своей дочке в Москве.

— А чем же они прикроют свой стыд, если станут махать фиговыми листочками? — в тон мне спросила Майра, потирая щеку о мое плечо и заглядывая мне в лицо.

— А у них запасные есть. Наши праотцы были запасливыми людьми.

— Мне хочется написать ему письмо.

— Кому? Адаму?

— Твоему другу. Тони.

— Почему бы нет? Напиши. Обрадуешь.

— И опустим в первый же почтовый ящик.

Майра тут же написала письмо, примостив блокнот на коленях, языком заклеила конверт и прилепила марку.

Я притормозил возле синего почтового ящика у края дороги. Майра выскочила из машины и опустила письмо. Огляделась с прояснившимся лицом и сказала мне:

— Повернем влево. Видишь указатель? Там рыбачья гавань. Хочется чего-нибудь вкусного.

Старая рыбачья гавань на берегу Монтерейского залива уже давно не соответствовала своему названию, превратившись в аттракцион для туристов. Как и столетней древности корпуса консервных фабрик, описанных жителем этих мест Джоном Стейнбеком в романе «Консервный ряд». В них размещались теперь магазины, ресторанчики и даже карусель.

От рыбачьей гавани остались темные деревянные пирсы, к которым иногда приставали суда с уловом сардин. По изрядно прогнившим толстым доскам гуляла праздная публика, явно заезжая — стада автомобилей дожидались хозяев на стоянках у берега. По краям пирсов громоздились, как скворечники, магазины и лавчонки с местными сувенирами. Но туристов привлекали сюда, в первую очередь, свежая рыба и другие дары моря, многочисленные блюда из которых можно было отведать тут же у прилавков.

Майра и я поели всласть маринованного осьминога, копченых сардинок, жареного морского ерша, запивая пивом из банок. Острые пряные запахи и морской соленый воздух разжигали аппетит. Наевшись до отвала, мы побродили, взявшись за руки, среди туристов, рассматривая сувениры. Потом кормили кусками рыбы тюленей, повадившихся к пирсу за лакомствами и настойчивыми криками требующих у свесившихся через перила туристов подачек. Разрубленную рыбу для кормления тюленей продавали тут же на пирсе.