Ангельские хроники - Владимир Волкофф Страница 20

Петр Петрович задумался. Ильич настаивал:

– Вы не бросились целовать стены, набивать себе шишки на лбу, отбивая земные поклоны, прощать всех на свете, даже царя?

– Нет, Владимир Ильич, мне это даже не пришло в голову.

– Хорошо, очень хорошо. Говоря, что вы доказали существование Бога, вы хотите сказать, что составили уравнение, взяв за основу Вселенную такой, какова она есть, и что в результате решения этого уравнения получили некую величину, скажем для простоты X, которая и есть Бог?

– Владимир Ильич, я надеюсь, вы понимаете разницу между бескорыстными научными исследованиями и политическим заказом. Действительно, мои вычисления, так сказать, увели меня в том направлении, о котором вы только что говорили, но даю вам честное слово, что я никому не раскрою полученных результатов. Я слишком дорожу завоеваниями Революции в этой области, да и во всех других…

– Погодите, погодите. Ответьте сначала на такой вопрос. Открытый вами Бог – это что же, просто «Часовщик» Вольтера, «Даймон» Платона, Великий Футболист, который ударом ноги забросил в игру мяч под названием Вселенная?

– Гм, ну не совсем так, Владимир Ильич. Я математически доказал, что Бог одновременно един и триедин, что Он сотворил мир, которым руководит через разум.

– Короче, тот, чье существование вы доказали, это не просто какой-то там бог, а именно Тот, Который воскрешает мертвецов, заставляет девственниц рожать и запрещает есть мясное в Великом Посту?

Петр Петрович не осмеливался ответить. Ильич перестал ходить по комнате и разглядывал его, слегка покачиваясь, как будто собираясь упасть в обморок. Из вежливости Петр Петрович попытался встать, но Ильич рассеянно толкнул его обратно на стул. Глаза его метали молнии, особенно левый, прищуренный.

– Да, какая удача! Какая удача! – пробормотал он. – Теперь-то Ты попался, дружок. Я всегда говорил – кто кого! Теперь-то уж точно – я Тебя! Увидишь, Твое распятие – ерунда!

Он залился заразительным смехом, мрачный огонь в его глазах исчез, и он смеялся от души, пока Петр Петрович не стал ему угодливо подхихикивать, поняв вдруг, что же в этом человеке было такого устрашающего. Все люди любят, некоторые при этом ненавидят, но любят все же больше, чем ненавидят. Этот же человек ненавидел, но не любил. Ничего. Никого. И не любил никогда раньше. Он прекрасно мог играть с детьми в «кошки-мышки», мог рассеянно гладить свою собаку, но не было у него ничего и никого, ни друга, ни женщины, к чему или к кому он когда-либо испытывал любовь. Он даже себя не любил. Любил ли он Революцию? Нет, вся его энергия уходила на ненависть к Богу.

– Ты чуть было не вывернулся, Иисусик, – продолжал он разговаривать сам с собой. – Но на этот раз Ты в ловушке.

Петру Петровичу подумалось, уж не свихнулся ли вождь Революции. Но трудно было представить себе более ясный взгляд, чем тот, с которым он вернулся за письменный стол, аккуратно переложив ножницы и разместив их справа от линейки и слева от красно-синего карандаша.

– Ну, меньше слов – больше дела. Если вы покажете ваши вычисления другому математику, все равно какому, – так ведь определяется научная истина, – он придет к тем же результатам, что и вы?

– Владимир Ильич, я не сохранил своих расчетов и клянусь вам…

– Но вы могли бы их восстановить?

– Я не буду делать этого. Честное слово.

– У вас, насколько мне известно, не бывает расстройств памяти?

Петр Петрович решил, что ему протягивают спасительную соломинку, благодарно забубнил:

– Да, да, время от времени, все чаще…

– Ну, на этот раз у вас их не будет, – холодно произнес Ильич. – Это в ваших же интересах, – добавил он, заговорщически посмеиваясь. – Сколько вам понадобится времени, чтобы произвести все вычисления заново?

– Не знаю… Несколько часов…

– Хорошо. А есть ли в этой стране математики, способные воспринять ваши умозаключения?

– И не один. Хотя бы Капица. Он самый молодой, но, пожалуй, самый сильный…

– Прекрасно. (Ильич снова поднялся и стал ходить по комнате, обхватив себя руками.) Дорогой Петр Петрович, Революция знавала мрачные времена. Случалось, что она висела на волоске. Если бы Колчак был не моряком, а сухопутным генералом, я, вместо того чтобы говорить с вами, уже давно сыграл бы в ящик, а его Императорское Высочество Великий Князь Кирилл Владимирович был бы батюшкой-царем всея Руси. Сейчас дела идут лучше, но все еще ни шатко ни валко и не только по причинам экономическим. Слава Богу, русских сейчас только и занимает, как бы не подохнуть с голоду. Впрочем, с НЭПом станет полегче. Нет, тот, кто может перебить нам хребет на последнем рывке, это – Он!

– Кто? – спросил Петр Петрович, испугавшись, что понял, боясь не понять.

– Да все тот же, конечно.

– Кто же, кто? – не унимался ученый, почти впадая в истерику.

Ильич недобро прищурил левый глаз.

– Да Тот, против Кого мы и совершили нашу Революцию. Вы же не думаете, что все было задумано против царя? Единственный достойный нас враг – это Назарянин, как называл его Юлиан Отступник, признавая себя побежденным Им. Царь иудейский. Слово. Логос. Сын Человеческий. Мессия. Помазанник Господа. Называйте как хотите.

– Прошу прощения, Владимир Ильич. Это, наверное, усталость, или водка – я ведь не привык, – а может, поздний час, или просто потому, что я очень испугался… Но мне показалось, что я услышал такое, чему просто невозможно поверить… Вы верите в Иисуса Христа? Вы?

Ильич, казалось, не расслышал вопроса. Он все еще пребывал в размышлениях.

– Но, хвала Господу, – проговорил он, – с вашей помощью мы перекроем Ему все пути. Ваш приход сюда сегодня, дорогой Петр Петрович, так неожидан. Я бы сказал, он ниспослан провидением. Вы знаете, что мы не стесняемся в средствах. По сравнению с нами Нерон и Диоклетиан – мальчишки. А я-то, дурак, не извлек из истории должного урока. Я решил: они просто слишком мало убивали. Будем убивать больше и разделаемся с Ним. Но ничего не вышло. Он слишком силен, понимаете? Когда Он торжествует, Его дела начинают идти не слишком гладко, но только начните Его преследовать, истязать – и с каждым ударом Он становится сильнее и сильнее. Я этого раньше не понимал. Тогда я решил подорвать то, что называется Церковью. Я создал другую, где попы могли разводиться со своими старыми усатыми попадьями и брать себе в жены молоденьких. Но и тут не выходит. Он всегда остается сильнее, потому что сила Его – в Его слабости. А вот вы, если Богу будет угодно, вы и загоните Его в тупик. Да уж, вас, верно, и в самом деле Бог послал. Наконец-то я знаю что делать.

Тут Петр Петрович выпрямился со всем достоинством человека науки и обратился к вождю стовосьмидесятимиллионного населения с такими словами:

– Уважаемый Владимир Ильич, может быть, вы просто насмехаетесь надо мной, ибо то, что вы говорите, просто уму непостижимо. Будьте так любезны объясниться.