Фальшивка - Николас Борн Страница 20

Слуга встал у входа в дом, придерживая дверь. Вошли все те же трое с револьверами в ременных петлях, с медлительными движениями, отличавшимися мягкой кошачьей грацией. По-арабски крикнули что-то детям, которые теперь плескались в бассейне. Блондинки тоже что-то сказали, негромко, по-французски кажется, велели не кричать во все горло. Слуга распахнул дверь – и прямо к ним вышел Тони, его превосходительство Тони, как громогласно объявил слуга, а за его превосходительством семенил, стараясь шагать с ним в ногу, какой-то тип, который вроде хотел о чем-то предупредить Тони, успеть что-то ему сообщить. Лашен сразу узнал – Рудник! Он удивился. Но в ту же минуту понял, кого надо благодарить за организацию встречи с Тони. Рудник говорил по-английски, неустанно повторяя титул его превосходительства. А его превосходительство вышел к журналистам в подвернутых над башмаками синих джинсах и белой спортивной рубашке. Лицо бледное и малость одутловатое. Радушным жестом простирая руки, Тони изобразил страдальческую улыбку. Глаза же смотрели спокойно и тепло, они были слегка навыкате, это подчеркивало горестную гримасу, но в то же время придавало лицу недоумевающее и глуповатое выражение. Слуга пододвинул стул, потом, по знаку хозяина, другой, для Рудника, который пожал руку сперва Хофману и лишь затем Лашену. На столе появилась вторая бутылка арака, виски, свежая вода со льдом, бокалы. Тони предложил для начала поплавать в бассейне, сказал, в гардеробной имеются плавки любых размеров, затем заметил, что спешить с возвращением в Бейрут ни к чему, в доме полно свободных комнат. Лашен отказался: спасибо, спасибо, к сожалению, это исключено. Разговор шел по-английски, об этом попросили Хофман и Рудник. Между прочим, Рудник с подчеркнуто незаинтересованным видом поглядывал по сторонам, словно он тут свой человек, которому хорошо знакома здешняя обстановка и не менее хорошо известно, о чем генерал будет говорить с гостями. Старик держался с подобострастием, но едва Тони открывал рот, вдруг делал надменную мину, словно являлся автором всех высказываний генерала. Когда же Тони назвал его своим немецким другом, Рудник вытаращился и принялся «есть глазами начальство». По поводу дружбы с немцами Тони произнес несколько глупейших тостов, в которых ловко жонглировал словами our countries, [17]и our nations. [18]Лашен спросил, есть ли у Тони пожелания относительно интервью, – пришлось сознаться, что сам он не приготовил вопросы заранее. Хофман водрузил на стол кассетник, потом сделал несколько фотоснимков. Тони что-то шепнул слуге, и тот принес еще один магнитофон. Лашен сказал, в статье можно будет привести большие фрагменты сегодняшнего интервью, а можно поступить иначе – напечатать текст в том порядке, в каком его сейчас запишут, придется, правда, сделать небольшие сокращения. И положил перед собой блокнот с карандашом. Тони вздохнул: сколько раз его слова приводили с искажениями! С досадными искажениями, злостными искажениями, и он не мог призвать к ответу тех, кто был повинен в этих искажениях, все эти люди мгновенно исчезали без следа, нынче здесь, завтра там, ищи ветра в поле.

– Англичане, все до одного – англичане. То, что со мной случилась такая скандальная, такая неприятная история, – типично. И не менее типично то, что именно англичане, два англичанина, намеренно исказили мои слова, превратили мои слова в самую настоящую коммунистическую пропаганду.

Короче говоря, Тони заявил о своем желании предварительно ознакомиться с текстом, проверить, как Лашен передаст его слова. До опубликования, разумеется. Все можно организовать при посредничестве Рудника. Тот немедленно изъявил готовность быть посредником. Лашен возразил: не получится, ведь окончательный текст статьи он напишет уже дома, в Германии. И Тони воскликнул:

– Отлично! Согласен. Я вам доверяю. Вы немец. Какая удача! Не англичанин – немец!

Хофман фотографировал. Рудник хотел было уйти из кадра, но генерал не позволил, мягко удержав его за рукав. Вокруг бассейна блестели лужи, от едва ощутимого ветра вода подернулась рябью. Лашен задал осторожно сформулированный вопрос:

– Какова, по вашему мнению, дальнейшая судьба Триполи?

Тони наклонился к магнитофону и заговорил:

– Военно-стратегическое значение Триполи сильно переоценивают. – Он вдруг закатил глаза – как будто считывая под черепом, в мозгу, готовые, идеально правильные ответы. – Если вы полагаете, что мы проиграли битву за Триполи, то вы заблуждаетесь. Да, это неверно. Подсчитайте потери, которые понесли та и другая стороны, и вы убедитесь – итог не может служить свидетельством нашего поражения.

– Конечно, – сказал Лашен. – Не сомневаюсь. Бой шел ведь не у вас дома, а в Триполи, разрушенные дома – это дома в Триполи, не ваши дома и не дома ваших друзей.

Тони сделал оскорбленное лицо: что за мелочные придирки, продолжать разговор в таком тоне он отказывается. Рудник также состроил кислую обиженную мину. Хофман продолжал фотографировать, его ничто не интересовало, кроме съемки. Стоя в отдалении, возле стены, он снимал позировавших ему охранников в бархатных безрукавках, с револьверами в ременных петлях, – то наводил аппарат, то по-дирижерски размахивал руками.

– Минуточку, – сказал Тони. – Вы говорите, в Триполи – не у себя дома. Позволю себе возражение: в Триполи я как раз у себя дома, как и во всем Ливане. Здесь всё, слушайте внимательно, всё – мой дом, неразделимый. Вы как немец должны понимать, что значит неразделимый. Я не хочу, чтобы страна претерпела раздел. Я против раздела по многим причинам. Разделив с коммунистами страну, я разделю с ними власть. Как коммунисты распорядятся своей половиной власти, мы знаем – они же хитрецы, кудесники. Половиной власти они будут пользоваться так, как будто у них в руках вся власть. И постепенно, понемножку захватят всю власть. Такова здешняя ситуация. Коммунисты, то есть палестинцы и часть мусульман, постепенно приберут к рукам строительство наших дорог и аэропортов, начнут работать в наших больницах и школах, как ни в чем не бывало, как будто ничего и не случилось. Обладая половиной власти, они в конце концов захватят всю власть. Старая тактика, кто ее не знает? Дай палец – отхватят всю руку. Поймите, я готов умереть, но если бы в моей гибели был какой-то смысл… А в настоящее время имеет смысл другое – вышвырнуть из страны коммунистов, то есть палестинцев и некоторых мусульман, которые уже заражены коммунизмом, уже стали коммунистами до мозга костей, да-да, пора их выпроводить.

Тони покачивался на стуле, размышляя над сказанным. Лашен задал новый вопрос:

– Вы собирались сделать Триполи христианским городом. Вместо этого вам пришлось оставить Триполи?

– Я оставил Триполи! Расспросите об этом моего отца. Таковы были условия соглашения.

– Мсье Тони, вы сказали, что коммунистов необходимо вышвырнуть из страны. Означает ли это, что должна пролиться кровь?

– Наш высший принцип гласит: мы, христиане-марониты, убиваем, лишь когда речь идет о защите нашей жизни, убиваем, чтобы не быть убитыми. Это значит, мы стараемся избежать убийства, идем на такую меру, только когда другие методы оказываются менее результативными. Повторяю, мусульман я не считаю врагами, многие мусульмане не являются моими врагами, у меня много знакомых мусульман, и я их не убиваю. Но те, кто связался с палестинцами, – наши враги. А разве угрожают только нам? Разве другие государства, например ваше, не подвергаются гораздо более страшной угрозе? Мы взяли на себя бремя борьбы. Возможно, мы сражаемся здесь за Германию, Италию, Францию, возможно, мы – единственное государство, которое ставит перед собой цель – охранять само существо свободы. Возможно, все западные страны уже отказались от борьбы. Поймите, это не пустые слова.