Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист Страница 20

Королевский двор был в шоке.

Дело было не в присутствии среди них кокотки. Дело было в зарождавшемся подозрении, что эта женщина, пусть и признанная в качестве королевской любовницы, не будет довольствоваться влиянием на Его Величество в постели, а что у нее более серьезные и опасные амбиции.

Она смеялась им прямо в лицо.

Их так пугала эта ненависть! Какую месть она вынашивает, какие обиды она, молча и с усмешкой, таит, какие прежние переживания вызывают у нее ненависть? Это пугало всех. Что излучают ее глаза, когда она бродит среди них в обнимку с маленьким мальчиком-королем?

Что предвещают ее глаза?

Поскольку вдовствующая королева Юлиана Мария, приходившаяся Кристиану мачехой, но мечтавшая, чтобы трон унаследовал ее собственный сын Фредерик, видела, что предвещают эти глаза, она вызвала Ове Хёг-Гульберга для обсуждения, как она ему собственноручно написала, дела, которое не терпит отлагательства.

Встречу она назначила в Дворцовой церкви. Выбор места Гульберга удивил. Но, как он пишет, «возможно, Ее Величество стремилась к величайшей секретности, а таковой можно было достигнуть лишь под неусыпным оком Господним». Прибыв на место, Гульберг обнаружил, что церковь пуста, если не считать одинокой фигуры, сидевшей на самой первой скамье.

Он подошел. Это была вдовствующая королева. Она предложила ему сесть.

Оказалось, что проблема заключалась в Катрин Сапожок.

Вдовствующая королева быстро, с на удивление грубой прямотой и в выражениях, которые едва ли можно было ожидать от нее услышать, особенно в церкви, изложила свое дело.

— Я обладаю абсолютно достоверной информацией. Он бывает у нее почти каждый вечер. Это известно уже всему Копенгагену. Король и весь королевский дом, весь двор, сделались всеобщим посмешищем.

Гульберг сидел, не шевелясь и рассматривая распятие со страдающим Спасителем.

— Мне это тоже известно, — сказал он в ответ. — Ваша Милость, к сожалению, похоже, что Вас информировали совершенно точно.

— Я прошу вас вмешаться. Юной супруге совсем не достается королевского семени.

Он не поверил своим ушам, но именно так она и сказала, а затем продолжила:

— Ситуация очень серьезна. Он сливает свое королевское семя в грязное лоно Катрин Сапожок. В этом ничего необычного нет. Но его необходимо заставить совокупляться и с королевой. Говорят, что однажды такое уже было, но этого недостаточно. Престолонаследие страны в опасности. Престолонаследие страны.

Он посмотрел на нее и сказал:

— Но Ваш собственный сын… смог бы… его заменить…

Она не произнесла ни слова.

Ведь оба они знали, что это совершенно невозможно. Или она этого не знала? Или не хотела знать? Туловище ее единственного сына — принца крови, сводного брата короля — было каким-то деформированным, его голова была заостренной и криво посаженный, и доброжелатели считали его излишне послушным, а прочие — безнадежным дебилом. Английский посланник в одном из писем Георгу III дал описание его внешности. «У него бесформенная голова, у него то и дело текли слюни, и во время беседы он часто как-то странно похрюкивал, постоянно улыбаясь, с глупым выражением лица». Это было жестоко, но справедливо. И они оба это знали. Гульберг в течение шести лет был его гувернером.

Он знал также и о ее огромной любви к своему уродливому сыну.

Ему доводилось видеть, как эта любовь прощала все, но часто доводилось видеть и ее слезы; ведь не думала же любящая мать, что этот несчастный уродец, «монстр», как его иногда называли при дворе, сможет стать королем Дании?

Знать этого наверняка он не мог.

Но то, другое, что она сказала! Все остальное, сказанное ею, было, в сущности, столь странным, что он был просто не в силах отвечать. Ее волнение по поводу растраченного впустую королевского семени, казалось странным; вдовствующей королеве Юлиане Марии довелось жить в браке с королем, который изливал свое королевское семя почти во всех шлюх Копенгагена. Для нее это не было тайной. Она это терпела. Того короля тоже принуждали совокупляться с ней, и она сама принуждала себя к этому. Это она тоже терпела. И она родила сына, получившегося дебилом, несчастным слюнявым ребенком, которого она любила.

Она не просто «терпела» его уродство. Она любила сына.

— Мой сын, — в конце концов ответила она звучным, металлическим голосом, — был бы лучшим монархом, чем этот… запутавшийся и распутный… мой сын был бы… мой любимый сын был бы…

Внезапно она умолкла. Утратила дар речи. Долгое время оба сидели молча. Потом она собралась с духом и сказала:

— Гульберг. Если вы станете моей опорой. И опорой для… моего сына. Я щедро вознагражу вас. Щедро. В вашем остром уме я вижу защиту для государства. Вы, как и мой сын, с виду… фигура… незначительная. Но ваше внутреннее содержание…

Она не продолжала. Гульберг молчал.

— В течение шести лет вы были учителем принца крови, — прошептала она наконец. — Господь дал ему невзрачную внешность. Многие его за это презирают. Однако я прошу вас — смогли бы вы полюбить его столь же сильно, как я?

Вопрос был неожиданным и казался чересчур сентиментальным. Не дождавшись ответа, она через некоторое время снова повторила:

— Чтобы вы в дальнейшем любили моего сына столь же сильно, как я? Тогда вас вознаградит не только всемогущий и милостивый Господь. Но и я тоже.

Помолчав минуту, она добавила:

— Мы втроем спасем это несчастное государство.

Гульберг ответил:

— Ваша Милость. Да будет так, пока я жив.

Тогда она взяла его руку и пожала ее. Он пишет, что это было великое мгновение в его жизни, навсегда ее переменившее. «С этого мгновения я окружил несчастного принца Фредерика такой безраздельной любовью, что не только он, но и госпожа его матушка вдовствующая королева прониклись ко мне безоговорочным доверием».

Затем она снова заговорила о Катрин Сапожок. И, в конце концов, почти прошипела, но достаточно громко, так что эхо еще долго разносилось по Дворцовой церкви:

— Ее необходимо удалить. РЕШИТЕЛЬНОСТЬ!!!

В крещенский сочельник, 5 января 1768 года, четверо полицейских забрали Катрин из ее жилища в Кристиансхаун. Дело было поздним вечером, шел холодный дождь.

Они пришли около десяти вечера, выволокли ее и потащили в крытый экипаж. Солдаты следили за тем, чтобы вокруг не торчали любопытные.

Сперва она плакала, потом яростно плевала в полицейских; только сев в экипаж, она заметила Гульберга, лично наблюдавшего за арестом.

— Я знала! — закричала она, — злобная ты крыса, я знала!

Тогда Гульберг подошел и швырнул на пол экипажа мешочек золотых.

— Ты сможешь увидеть Гамбург, — сказал он негромко. — И не всем шлюхам так хорошо платят.