Жестокие люди - Дирк Уиттенборн Страница 20

На следующий день, когда мама разговаривала на кухне по телефону, на ее лице появилась недовольная гримаса.

– Подожди, я подойду к другому телефону, – сказала она своему собеседнику, и приказала мне повесить трубку. Я, разумеется, ее не послушался. Это был дедушка. Он кричал во все горло, но его голос звучал так, будто он сейчас заплачет.

– Я и представить себе не мог, что ты решишься на такое.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. – Мама сказала это таким тоном, что сразу стало ясно: она все прекрасно понимает.

– Адвокат мистера Осборна пришел в университет, чтобы встретиться со мной. И все мои студенты были там, Господи ты боже мой!

– Можешь оскорблять нас, сколько угодно, но ты по-прежнему нуждаешься в помощи, Лиз, – в разговор вклинилась Нана.

– Мне помогли. – Я прямо видел, как мама улыбается. – А зачем приходил адвокат?

– Черт побери! Ты же прекрасно знаешь, зачем! Он выложил на стол ордер. Его сам шеф полиции подписал! Насколько мне помнится, этот человек выразился так: «этот ордер призван удерживать вас от вмешательства в личную жизнь и угроз в адрес вашей дочери и внука. В противном случае вы будете арестованы».

– Он даже намекнул на то, что в силах твоего дружка мистера Осборн сделать так, что отец не получит свой грант. – Бабушка говорила одновременно с дедом, перебивая его.

– Да? Ну, тогда может вам обоим действительно стоит перестать вмешиваться в нашу жизнь и угрожать, а лучше всего – вообще заткнуться?

Да, это было очень круто. Мне понравилось, как мама сказала, чтобы они заткнулись. Но лучше бы я положил трубку сразу после этого, потому что следующей фразой моего дедушки было:

– Элизабет, твоя проблема – это низкая самооценка и распущенность. Ты всегда была такой. Но ты должна помнить – хотя бы ради Финна, – что тебе придется опять обратиться к нам, когда этот человек найдет себе новую сексуальную игрушку.

Потом мама спустилась по лестнице и спросила меня, не хочу ли я, чтобы она напекла блинов. Вообще-то, было уже три часа дня.

Два дня спустя Джилли опять пришла к нам, чтобы сделать уборку. Она со мной даже не поздоровалась. За то время, пока мы не виделись, я сочинил великолепную извинительную речь, в которой намеревался оправдать свой недостаточно сильный интерес к ее персоне действием обработанной инсектицидами марихуаны. Но Джилли не пожелала насладиться моим унижением: она просто включила пылесос. В общем, вела себя так, будто меня в комнате вообще не было. Еще печальнее было то, что, несмотря на аллергию, ее платье было наглухо застегнуто.

Как ни странно, но меня больше всего задело то, что она даже не посчитала нужным сказать мне в ответ что-нибудь обидное. Я пришел в такое отчаяние, что уже готов был рассказать ей, почему Осборн вызывает у меня такой интерес, что он сумел даже затмить ее чары. Но если бы мне все-таки удалось выдавить из себя то, что производило короткое замыкание с моим либидо, а именно: «Мне кажется, что мама массирует мистеру Осборну не только спину», то, в таком случае, мне пришлось бы сказать Джилли, что моя родительница – обыкновенная массажистка, а значит, признать, что я бессовестно врал, когда убеждал ее в том, что мама – врач-гомеопат, получивший образование во Франции. Таким образом, ей стало бы ясно, что я стыжусь своей матери. Тогда она подумает, что во мне столько же обаяния, как в комке грязи, прилипшем к подошве ее ботинка. А если начать объяснять ей, почему у меня возникло такое чувство… Это все равно что открыть консервную банку и с отвращением обнаружить, что в ней полно червей. В общем, понимаете, почему, в конце концов, я решил, что для всех (за исключением меня самого) будет лучше, если Джилли будет продолжать думать, что имеет дело с обыкновенным идиотом.

Конечно, я изо всех сил старался с ней помириться – помог ей вынести мусор и все такое. Но она даже не поблагодарила меня. Впрочем, грубое «Да пошел ты!» все-таки лучше, чем ничего. Мы ведь вроде как общались. Когда она загружала тарелки в посудомоечную машину, я специально вертелся на кухне, делая вид, что мне там что-то срочно понадобилось. Потом она расстегнула две верхние пуговички на форменном платье, и я решил, что она уже на меня не злится. Джилли стала звонить своей матери. К сожалению, ее ледяное молчание не обещало никакой оттепели.

– Черт, как меня бесит эта дебильная работа. – Ее мама сказала, чтобы она разговаривала повежливее. – Ладно. Меня бесит эта дурацкая работа. Здесь такая жара – как я только заживо не сварилась. Слушай, а как кондиционер включается? – Джилли держала трубку далеко от уха – ее мать говорила громким дребезжащим голосом. Даже мне было слышно, как она кудахчет:

– Боженька ты мой, Джилли, ну, конечно, сегодня жарко. Сегодня ж первый день лета, пропади оно пропадом.

На холодильнике висел календарь на магнитах. Никто не менял дату с того дня, как мы приехали. Я передвинул квадратик на сегодняшнее число, чтобы Джилли не подумала, что я подслушиваю. Она уже разговаривала с Двейном.

– Да, к сожалению, он здесь, в комнате… Нет! Не смей сюда приезжать. И не надо его мутузить, как того рыжего… Почему? Потому что если ты уйдешь с работы посреди дня, ты оттуда быстро вылетишь. Понял, дурила?

Я установил на календаре цифры 2 и 1. 21 июня. Тут мне стало плохо. Мы пробыли во Флейвалле почти три неделе. 21 июня – 16.30. Мы же с мамой должны быть в Управлении! А сейчас уже было полчетвертого!

– Твою мать! – заорал я. Джилли объяснила Двейну:

– Нет, это он не мне. Кажется, он с холодильником разговаривает. Понятия не имею, зачем – я ж тебе говорила, он со странностями.

Я стремительно взбежал вверх по лестнице. Сотрудница Управления дала маме какие-то документы, наверняка там записан их телефон. Видимо, она держит эти бумаги у себя в спальне.

– Чертова стерва, – завопил я, с шумом захлопывая дверь ее комнаты. Ирония судьбы: мама находилась на очередном собрании Общества анонимных алкоголиков. Но меня это вовсе не освобождало от ответственности. Полицейский же сказал, что если я опять что-нибудь выкину, меня отправят прямиком в колонию.

Я перетряхивал мамины сумки и рылся в ящиках ее стола в поисках документов, выдумывая и тут же отвергая всевозможные объяснения. Может, пожаловаться на внезапную болезнь? Тогда потребуется свидетельство врача. Им может показаться странным, что звонит малолетний правонарушитель, а не его мама. А что, если сказать, что я сломал ногу? Буквально десять минут назад? Мысль неплохая, но осуществить ее будет довольно сложно. Я выглянул в окно, посмотрел на землю и задумался. Если выпрыгну, то могу сломать себе шею. Когда человек в панике, соображает он обычно не очень хорошо. И все-таки я понимал: лучше уж побывать в исправительном заведении, чем всю жизнь сидеть в инвалидном кресле, которое будет толкать моя мама. Но если свеситься с подоконника, то падать будет уже не так высоко. Тогда, практически не пострадав, я получу от врача справку о том, что у меня была сломана нога, а если мне повезет, то просто лодыжка. Это наверняка.