Начало, или Прекрасная пани Зайденман - Анджей Щиперский Страница 20

— Сейчас ты пойдешь с дядей погулять.

Адвокат Ежи Фихтельбаум очень тихо сказал:

— Да, Йоася. И должна слушаться дядю.

Ребенок кивнул. Адвокат сказал немного хриплым голосом:

— А теперь уходите…

— Ладно, — ответил Виктор Суховяк. — Можете быть спокойны.

— И ни слова ребенку, — сказал адвокат. — Никогда, ни слова…

— Я все передам, вы уж не терзайтесь из-за этого.

— Идите! — воскликнул вдруг адвокат и отвернулся к стене. Виктор Суховяк снова взял Йоасю за ручку, и они вышли из квартиры. Адвокат Ежи Фихтельбаум, стоя лицом к стене, простонал, правда, очень тихо, поскольку не хотел никому доставлять огорчения, в особенности своей дочурке.

— Дядя просит тебя не плакать, — сказал Виктор Суховяк девочке. — Лучше ничего не говори, а только дыши.

Ребенок опять кивнул.

Они вышли на пустую улицу. Дорогу Виктор Суховяк знал. Охране было заплачено согласно тарифу за выстрел мимо цели.

Прошли. Но даже выстрела не было. В тот вечер охранники окончательно разленились.

Не все, однако, наслаждались подобным «dolce far niente» [32]. Неподалеку от ограды, на ее арийской стороне, крутился некий элегантный молодой человек, в кругах уголовников, промышляющих шантажом скрывающихся евреев, известный под кличкой Красавчик Лёлек. Стройный, как тополь, светлый, как весеннее утро, быстрый, как ветер, стремительный, как Дунаец. У него была легкая рука на жидов, он узнавал их безошибочно, и если уж брал след, то шел по нему упорно. Иногда дичь пыталась петлять, некоторые из жидов, хорошо знакомые с городом, знали проходные дворы, сквозные подворотни, лавчонки с тыльным выходом. Но Красавчик Лёлек знал город лучше. Не любил, правда, жидов из провинции, заблудившихся в Варшаве, как в чужом лесу, настолько затравленных и перепуганных, что настигнутые первым метким взглядом Лёлека сдавались сразу же. Тот отбирал у них все, что те имели при себе, порой даже жалкие гроши. Правда, жалкие гроши вызывали в нем разочарование, и тогда Красавчик Лёлек брал жида под руку, отводил в участок или передавал встретившимся жандармам, а последние его слова, обращенные к жертве, звучали горько и меланхолично:

— В другой раз, пархатый, имей при себе побольше наличности. Правда, другого раза уже не будет. Adieu! [33]

Произнося «adieu», он испытывал нечто вроде солидарности с Европой, которая была его родиной.

Охота доставляла Лёлеку радость. Если попадался жид, заслуживающий большего внимания, пытающийся прошмыгнуть по улице, испуганный, но все же исполненный решимости, он шел за ним по пятам, давая понять, что тот уже попался, что за ним следят, что далеко ему не уйти. В подобных случаях жид пытался запутать следы, лишь бы отвести внимание от укрытия, где пряталась его семья. Но зоркий взгляд Лёлека делал подобные ухищрения всегда тщетными. В конце концом жида он настигал, без труда склонял его к совместной прогулке и обнаружению укрытия. Затем следовало завершение сделки. Лёлек забирал деньги, драгоценности, даже одеждой не брезговал. Знал, что тут же после его ухода жид укрытие сменит, возможно, затаится даже в каком-нибудь подвале или попытается бежать из города. Заодно Лёлек обдирал и арийских укрывателей жида — охваченные паникой, они подчинялись всем его требованиям. Но старался не злоупотреблять. С арийскими соотечественниками никогда не было уверенности в успехе дела. Ведь такой польский шабесгой [34], который жида прятал и кормил, мог это делать как ради заработка, так и по соображениям возвышенным и гуманным, что всегда вселяло в Лёлека тревогу, поскольку одному дьяволу известно, не сообщит ли поляк, слепленный из столь благородной глины, о визите Лёлека каким-нибудь подпольщикам, если только сам не торчит по уши в подполье, не навлечет ли на Лёлека неприятности. Не секрет, что кое-кто из охотников за жидовским добром погибал порой на варшавских улицах от пули подпольщиков, и потому рисковать не следовало. По тем же причинам Лёлек редко появлялся поблизости от гетто, поскольку там и конкуренция была велика, и нежелательный взгляд мог остановиться на его смазливой мордашке.

В тот вечер он просто прогуливался, совершенно не помышляя об охоте. По случаю оказался поблизости от площади Красиньских, и случай свел его с Виктором Суховяком, несколько чересчур поспешно шагавшим по тротуару улицы Медовой, ведя за руку еврейского ребенка. Сам Виктор Суховяк был смугл, темноволос и напоминал внешностью спившегося цыгана. Приметив своеобразную пару, Красавчик Лёлек почувствовал сладостную дрожь охотника. И, подойдя к Виктору Суховяку, сказал:

— Куда же ты так спешишь, Мойша?

— Что вы, уважаемый, это ошибка, — ответил Виктор Суховяк.

— И еще волочешь за собой эту Сарочку, у нее аж дух перехватывает, — добавил Красавчик Лёлек шутливым тоном. — Ну-ка притормози и зайдем в подворотню…

— Да что это вы, уважаемый, выдумали? — спросил Виктор Суховяк и пугливо осмотрелся. Улица была пуста… Только в конце Медовой был слышен визг трамвая. Едва заметная фиолетовая полоса передвигалась во мраке. Красавчик Лёлек подтолкнул Виктора в сторону ближайших ворот.

— Поговорим, — серьезно произнес он.

— Никакой я не еврей, — защищался Виктор Суховяк.

— Там видно будет, — возразил Лёлек, — покажи дудку.

— Так ведь ребенок, — проворчал Виктор Суховяк.

— Ты мне ребенком голову не морочь! — крикнул Лёлек. — Показывай дудку!

— Йоася, — мягко сказал девочке Виктор Суховяк, — отвернись личиком к стенке и стой спокойно.

Йоася молча повиновалась дяде. Виктор Суховяк расстегнул пуговицы плаща, слегка наклонил голову, а затем согнутым локтем внезапно ударил Лёлека в челюсть. Лёлек покачнулся, вскрикнул и оперся о стену. Виктор Суховяк нанес короткий удар в живот Лёлека, а когда тот немного наклонился, вбил колено в его пах. Лёлек застонал, снова получил удар в челюсть, еще один в переносицу. Кровь хлынула ручьем. Красавчик Лёлек рухнул на землю. Виктор Суховяк наклонился, но поймал взгляд Йоаси и воскликнул:

— Отвернись, дядя просил же!

Ребенок отвернулся. Виктор Суховяк тихо сказал Лёлеку:

— Ты, пащенок, в другой раз шкуру с тебя сдеру! А теперь — гони свои сиротские гроши.

Красавчик Лёлек обливался кровью, испытывал страшную боль, в голове был сумбур, в сердце обида и ужас.

— У меня ничего нет, поверьте, — пробормотал он. Сильный пинок перевернул его лицом к земле. Под щекой он ощутил холод бетона, а на всем теле ловкие руки своего палача. Виктор Суховяк нащупал бумажник и кошелек. Движения его были спокойны. Тщательно пересчитал банкноты.