Stalingrad, станция метро - Виктория Платова Страница 20

Елизавета, кажется, отвлеклась. Итак, китаец и возможный роман с ним. Общих тем с китайцем не так уж мало: кроме Ли Бо есть еще Конфуций и Мао Цзедун. Кто из них жил раньше, а кто позже? — неважно, китаец ее просветит. Китайская пиротехника взрывается в руках, китайские елочные гирлянды выходят из строя через пять минут после включения, срок службы китайской обуви чуть дольше: подошвы ботинок радостно отваливаются только на шестой день. Из всех товаров, произведенных китайцами, безопасными можно считать лишь одноразовые деревянные палочки для еды.

И то — не факт.

Но в разговоре с китайцем Елизавета никогда не затронет щекотливую и болезненную тему производства, она ограничится художественной декламацией Ли Бо.

Жаль, что китаец сидит — определить, какого он роста, невозможно. Вот бы он оказался выше Елизаветы — хоть ненамного; тогда процесс сближения пошел бы вперед семимильными шагами… Да, она могла бы полюбить китайца, какое счастье! Вопроса с будущим местом жительства тоже не стоит: Елизавета, конечно же, отправится следом за китайцем, в бурно развивающийся Шанхай или вообще — в Гонконг. Она видела несколько телевизионных сюжетов, посвященных Гонконгу: это впечатляет. Чем Елизавета будет заниматься в Гонконге? Какая разница чем — любить своего китайца. Она еще никого не любила (имеется в виду юноша, мужчина) — но чувствует в себе громадный потенциал.

— …Вы замечательно слушаете, детка! У меня непроизвольно складывается впечатление, что я разговариваю с близким человеком, старинным добрым другом…

Когда же ты сольешься, старая кикимора?

— Простите, я не предложила сразу… Угощайтесь тортиком…

— А можно?

— Конечно. Я к нему даже не прикасалась.

— Вот спасибо! У вас не сердечко, а бриллиант чистейшей воды!.. Как, должно быть, счастливы родители, воспитавшие такую замечательную дочь!

Ровно минуту Елизавета выслушивала панегирики в свою честь, настолько витиеватые и траченные молью, что к каждому слову непроизвольно хотелось пришпандорить давно вышедший из употребления «ять». После чего старуха придвинула к себе блюдце с «наполеоном» и принялась орудовать ложкой.

— Приятного аппетита, — только и смогла выговорить Елизавета, с тоской наблюдая, как чудесный тортик исчезает в пасти ее визави.

Тортик — еще полбеды. Хрен бы с ним, с тортиком. Но вместе с кремом и ванильной прослойкой безвозвратно исчез и китаец: старуха так заморочила голову несчастной Елизавете, что она даже не заметила, как соплеменник Ли Бо и Конфуция расплатился и ушел.

Ей никогда не жить в Гонконге — вот жалость!

А она уже готова была полюбить все китайское, ведь (справедливости ради) китайцы выпускают не только кукол Барби с формальдегидными внутренностями, но и вполне сносные компьютеры, МР3-плееры и микроволновки.

— Вы почему-то опечалились, — старуха, закинув последние крошки в рот, снова вернулась к светской беседе.

— Нет-нет, все в порядке.

— Проблемы личного свойства?

— Нет никаких проблем.

— Поссорились с предметом своих девичьих грез?

— С чем, простите?

— С молодым человеком. Кавалером.

— Вообще-то, у меня нет кавалера, — непонятно почему разоткровенничалась Елизавета.

— Не может быть! — старуха театрально всплеснула руками. — У такой красавицы — и нет воздыхателей? Ни за что не поверю! Вы, наверное, особенно к ним строги? Предъявляете, так сказать, повышенные требования?

— Есть немного, — очередная бессмысленная ложь.

— И это правильно. Девушка, молодая женщина должна блюсти себя. И тем желаннее, тем весомее будет приз, который она получит. Вы не расплатитесь за мой кофе?

Старуха назвала ее красавицей — в переложении на нынешний валютный курс это стоило не одной чашки кофе, а как минимум чашки кофе, клубнично-ванильного мороженого и идущего прицепом десерта с ежевикой.

— Я расплачусь, конечно.

— Такая тяжкая жизнь, такая тяжкая… Пенсия только на следующей неделе, а я как на грех на последние гроши лекарства купила… У меня сахарный диабет…

— Вот, возьмите, — боясь, что сахарный диабет окажется лишь прелюдией к обстоятельной лекции о всех прочих хронических заболеваниях, Елизавета в мгновение ока достала кошелек и выложила перед старухой две сотенные. Затем, секунду подумав, добавила еще полтинник.

— Господь с вами, деточка!

— Возьмите…

— Ну, раз вы настаиваете… Я буду молиться за вас… За ваше золотое сердечко, за вашу доброту… За то, что вы на мгновение осветили мое безрадостное существование! Поверьте, все у вас будет хорошо, Бог вас не оставит…

Ушлая бабуля давно покинула ее, а Елизавета все сидела, тупо глядя перед собой. Как могло случиться, что она отдала незнакомому человеку почти всю свою наличность? А (с учетом каркадэ, чужого кофе и «наполеона», к которому она даже не притронулась) денег не останется даже на метро. Придется чесать домой пешком и займет это час, никак не меньше.

Времени навалом, чтобы успеть проанализировать собственную глупость.

Старуха — гипнотизерша со стажем, а сама Елизавета — внушаемый человек. Но дело не только в этом, да и чертова перечница далеко не первая, кто проделывал с ней подобные фокусы. Кто играл на тончайших струнах ее души с той же виртуозностью, что и Карлуша на своем аккордеоне. Если собрать всех нищих, калек и беспризорных детей от шести до шестнадцати, которым она со слезами на глазах подавала копеечку, — ими можно заполнить «Титаник» или Мариинский театр от партера до галерки (приставные стулья тоже учитываются). Раз двадцать Елизавета расставалась с деньгами, вняв призыву «Подайте на русский алкоголизм!», столько же раз поддерживала материально бродячие цирки, домашние зоопарки и собачьи приюты. Что уж говорить о цыганках!

Цыганки в Елизавете души не чают. Прикинься она деревом или кариатидой, поменяй она прическу или пол — цыганки все равно вычислят ее, накинутся не хуже диких зверей и прошепчут вкрадчиво: «Всю правду расскажу! Позолоти ручку, красавица!»

И ведь она золотит эти алчные клешни, вот в чем ужас-то!

Если верить цыганкам, Елизавета уже давно могла стать обладательницей мужа-олигарха (арабского шейха), жить на Лазурном берегу (в Сочи), рассекать пространство на собственной яхте (самолете, бронепоезде). Ничего этого и в помине нет — следовательно, цыганки врут.

Но, по большому счету, Елизавете совершенно все равно, врут они или нет. Проклятья с их стороны тоже не особенно ее пугают: что может быть горше, чем их с Карлушей полурастительная жизнь? Видимо, все упирается в ключевую фразу и ключевое слово в ней: ПОЗОЛОТИ-РУЧКУ-КРАСАВИЦА.

Елизавета платит за «красавицу», вот и старухе отвалила приличную сумму.

Но, по гамбургскому счету, старуха заслужила эти несчастные двести пятьдесят плюс кофе плюс тортик рублей, она проявила гораздо большую изобретательность, чем цыганки. Ведь к «красавице» оказались пристегнутыми «близкий человек», «старинный добрый друг», «чудное созданье» и — внимание, апофеоз! — «у вас не сердце, а бриллиант чистейшей воды». Жаль, что старуха не может выступить свидетелем обвинения на воображаемом процессе ЕЛИЗАВЕТА ГЕЙНЗЕ ПРОТИВ ЖЕНЩИНЫ-ЦУНАМИ.