HOHMO SAPIENS. Записки пьющего провинциала - Владимир Глейзер Страница 20
HOHMO SAPIENS. Записки пьющего провинциала - Владимир Глейзер читать онлайн бесплатно
— Вы меня не знаете, я убегаю, встретимся в поезде после отправления!
И, захватив пальто, ретировался из злополучной пивной.
После последнего гудка я вскочил в последний вагон, и был прав! Описсуаренный чекист не поверил в отсутствие преступной связи двоих выпивох с беглым третьим и сопровождал своих новых собутыльников Витю и Эдика до посадки, помахав им ручкой только после того, как убедился в отсутствии обидчика.
В Новосибирске наш вагон перецепили на ветку в Томск, и мы продолжили путешествие по долинам и по взгорьям. Стоял сорокаградусный мороз, и даже жарко натопленная вагонная печка не позволяла расслабиться в холодном туалете. Поезд был пассажирским и останавливался почти у каждого столба.
Кака Ильин (Кака — не оскорбление, а сокращение от Константина Кузьмича, тогдашнего аспиранта и будущего профессора химии), лучший артист клуба и КВН, пал первой жертвой незнаний и нарушений железнодорожных перевозок.
Я стоял возле сортира и курил в посталкогольном ознобе, когда состав в очередной раз остановился. Внезапно дверь туалета распахнулась, и с диким воплем на меня вывалился вышеупомянутый Кака. Его байковые штаны, фланелевые кальсоны и семейные трусы похабно топорщились ниже колен — Кака в некоем арзамасском ужасе явно скатился со стульчака, где сидел орлом. Я заглянул в место происшествия: укромный уголок был весь в пару, а из очка мерными фаллическими движениями вверх и вниз двигался раскаленный докрасна железный лом!
Не охайте от изумления вы, привыкшие к насилию и сексу европейцы! Сибирская сантехника — самая гуманная в мире. Ведь пассажиров предупреждали: не ходите в туалет на остановке! Просто о способе прочистки заледеневшего унитаза не сообщили.
В чудном безветренном городе Томске стояли доусоновские морозы. У героев Джека Лондона их Фаренгейты уже, наверное бы, зашкалили: за окном было минус пятьдесят градусов по Цельсию! Местные жители производили впечатление эталонов трезвости: пьяных на улице не было вовсе, но туземцы, конечно же, были русскими людьми и просто отдавались национальному пороку в тепле, прецедентно зная, что мороз убьет их за считанные минуты.
Нас поместили в студенческое общежитие университета. Шла сессия, и каждый день кто-то из постояльцев сдавал очередной экзамен или зачет. Эксклюзивной традицией томского студенчества было отмечать это событие всем этажом, причем распивая исключительно местный напиток — казенный питьевой спирт, по градусам вдвое превышавший любой мороз. Нас гостеприимно приглашали, но лучше бы по усам текло, чем в рот попадало! Эффективность этого синего пойла была поразительной — этил побеждал метил, гражданская смерть наступала до ослепления!
Простой пример. Двухметровый бас шестидесятого размера Петя Иванов, не замеченный в незлоупотреблении спиртными напитками и хвативший по винно-водочной привычке целый стакан залпом, встал. Твердо прошел по коридору до венчающего его витража. Вышел сквозь двойной стеклопакет со второго этажа в промерзший до хрусталя сугроб. Как ни в чем не бывало поднялся по парадной лестнице к застолью. И с закрытыми глазами тяпнул без лишних слов второй стакан! Сказать о Пете, что он свалился под стол полумертвым, было бы полуправдой.
Кроме приезжих, пребывавших в шоке, этого сальто-мортале никто и не заметил.
А вот пример не простой, но музыкальный. Из кинофильма «Дело было в Пенькове». Солидный дядька — секретарь парткома Томского государственного университета им. В. В. Куйбышева — после душевного исполнения комплиментарной для гостей песни
«Парней так много молодых
На улицах Саратова,
Парней так много холостых,
А я люблю женатого!» —
неожиданно замер, налил в бокал все того же спирта, молча выпил, еще больше задумался, заплакал и сказал обреченно:
— Пидарас я законченный! — И почему-то порвал сторублевую банкноту с изображением шушенского идола.
И опять ни его подчиненные по партии, ни находящиеся с ней в одном пищеблоке беспартийные не шелохнулись. В отличие от нас солнечная Колыма, близкая по расстоянию и духу для задубевших от стужи томичей, прямых потомков ссыльнопоселенцев не особенно пугала.
Мы отыграли все спектакли и концерты, провели ряд подотчетных встреч, включая прощальный банкет с мордобоем, отоварились через местком дружественного вуза по госцене пять рублей девяносто пять копеек за поллитра дефицитным питьевым спиртом и незаметно для себя вернулись домой. Почему незаметно? Спирт никто до дома не довез.
Холодное лето 1968 года неумолимо наступило после солнечной «Пражской весны». Наша семья задешево, точнее, бесплатно снимала заброшенную дачу у соседей по коммунальной квартире Гали-Валеры Осокиных-Ломовцевых. Это не одна фамилия, а две, неразрывно связанные между собой культом личности: отца Гали, доцента пединститута Осокина, упек в лагеря на пятнадцать лет его сват, отец Валеры, опер НКВД — ОГПУ Ломовцев. Упек по идейным, а не меркантильным соображениям: оставшиеся Осокины шиковали, занимая с неупеченной родней весь второй этаж старинного купеческого особняка в центре города, принадлежавший и до, и после революции Галиному деду, знаменитому химику и единственному в Саратове члену-корреспонденту Академии наук, покойному профессору Челинцеву, Ломовцевы же как жили, так и продолжали жить в бывшей дворницкой. Так что палач до переезда по новому месту службы и жертва до посадки были классовыми врагами и старыми соседями. А дети, те, которые за отцов не ответчики, дружили. Так и жили.
По какому такому случаю бывшая библиотека ученого предка с двумя холодными подсобками в огромной полуразрушенной профессорской квартире достались чужаку — моему не шибко образованному тестю с дипломом заочной партийной школы, — я не знаю.
Обедали в тот раз мы всей семьей по-дачному поздно. За накрытым столом я, теща-венеролог, тещина мать-бабушка с гимназическим знанием французского языка, который в целях безопасности последние пятьдесят лет держала за зубами, жена с грудным ребенком и ее сводная сестра-девушка ждали папашу и отчима Михаила Ивановича. Я предвкушал обед, лежа с утра в гамаке меж антоновскими яблонями, так как на работу безболезненно для развития физической науки в СССР не ходил, а тесть ежедневно привозил свежее информационное чтиво — центральные и местные однояйцевые газеты-близнецы. Пунктуальный до неприличия почтмейстер слегка задержался, но его явление вышеперечисленному народу произвело неизгладимо сильное впечатление: уйдя на службу в легкой тенниске, отец семейства воротился в праздничном габардиновом костюме при тугом гавриле.
— Что, мумию товарища Сталина оживили прямо в могиле врачи-вредители? — ехидно спросил я. Тесть был заядлым коммунистом и, не отличая сроду ржи от кукурузы, долгое время успешно работал инструктором обкома партии по сельскому хозяйству, вынужденно находясь со мной в серьезных идеологических противоречиях.
— Наши танки вошли в Прагу! — весомо оправдал парадную форму добросовестный участник Варшавского договора.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии