Измененное время - Людмила Петрушевская Страница 20

Он объяснял ей это грубо и неохотно, что специально завышает гонорар вдвое, а ей-то не все ли равно, получает она столько, сколько получала бы просто так, или получает ту же сумму в результате деления суммы пополам. Он-де тоже должен делиться, его и взяли на работу с этим условием, сам ходил полгода как нищий, просился, да мы уже касались этой темы. Называется «откат». Вот теперь будешь знать.

И он совал ей ладонь между колен.

То, что он был безработным, она не проверяла, так поверила. Но тут произошла некоторая закавыка, а именно наша Элла, седая девушка, красотка с точеной талией, вдруг познакомилась с Алиной, хрупкой брюнеткой, тоже на положении нештатного автора при том же дяденьке.

Обе пичужки как-то побратались в очереди у кассы, то есть разговорились на стояка, когда кассирша вдруг удалилась.

И глупая и вздорная Элла, которая всюду подозревала обман, не верила никому, тут захотела выяснить, правильно ли ей платят за заметки.

И опрометчиво решила спросить, сколько дяденька выписывает Алине гонорара за штуку.

Для этого Элла-беленькая подождала Алину-черненькую у зеркала в туалете, попудрилась подольше — и обе, цокая на своих копытцах и щебеча о пустяках, покатились к метро, вызывая приязненные мужские взгляды.

Но! Нельзя угнетенному консультироваться по профсоюзным вопросам с таким же угнетенным и узнавать, например, что другому рабу платят больше, а нам меньше.

Это опасно, это чревато такими дурными последствиями, что и вообразить их невозможно в мирную минуту обмена информацией. Смерть, смерть, безумие, голод маячат за такими сведениями.

И вот чем обернулась безобидная на первый взгляд, недальновидная попытка добиться справедливости, попытка пичужки склюнуть еще одна зернышко: бунтом!

Потому что такая стачка, смычка и сходка с братом по труду и выяснение, кому сколько платят, именно к тому и ведет, а что идет за бунтом?

А вот что, буквально.

После того как Элла-беленькая узнала, что Алина-черненькая за заметку получает ровно столько же (но целиком), то есть все дяденькины песни о вдвое завышенном гонораре это ложь и воровство, она взбеленилась буквально. Горе и бешенство по совокупности затмили ее маленький разум. Грабят! Мало того что распинают каждый раз в этой комнатушке и грязный, потный и толстый урод требует своего, — но еще и бесстыдно воруют из кармана!

Элла не спала ночь. Новые ощущения, свирепая обида, жажда мести одолевали бедную красотку. Даже когда ее изнасиловали после уроков, она не так страдала — там было потемнение сознания, травма головы, отупение, детская больница, беспрерывный плач матери, родители перевели ее в другую школу, отец вскоре умер… Да мало ли несчастий перетерпевает бедная девочка, рожденная слишком женственной для этого мира.

Теперь из нее вырастал борец.

Наутро она позвонила своему редактору и потребовала в категорической форме встречи.

— А это еще зачем? На какой предмет?

— На предмет сам знаешь какой, скажу в глаза!

— Беременна? Не от меня, не от меня! (Мерзкое хихиканье в трубку.)

— Да? А наоборот, не беспокойся, дурак, это насчет гонорара!

Толстый урод понял опасность, стал отнекиваться, кричал, что занят, положил трубку, затем вообще трусливо перестал подходить к телефону.

Элла металась. Урод к тому же предупредил секретаршу, чтобы она не выписывала новый декадный пропуск! Он, возможно, объяснил ситуацию так, что эта внештатная тетка хочет его женить на себе!

Секретарша поэтому говорила с Эллой насмешливо и презрительно. И не соединяла ни в какую с главным редактором. То уехал, то совещание, то его не будет неделю, он в командировке.

Что же. Элла, взвинченная, оскорбленная теперь и этой новой подлостью (точно урод что-то рассказал о событиях в комнатушке), дошла до последней степени и два дня сочиняла заявление главному редактору.

Дело шло туго, путались падежи, никак не получалось сформулировать обвинение, сопоставить сексуальные домогательства и вы-мо-гательства денег, что шло за чем и как все началось.

И невыпи-сыва-ние пропуска! И не-отве-ча-ние по телефону!

Сильно билось сердце. Пересыхало во рту, движения были какие-то неловкие. Роняла, разбила вазочку, несколько раз теряла ручку. Ничего не ела.

Потом она все подготовила, конверт с обращением, оделась красиво и встала у центрального подъезда, прямо в дверях, около одиннадцати. Тут как по расписанию прибыла машина главного.

Главный был абсолютно не в курсе событий, и он, как всегда, увидев эту хорошенькую блондинку на каблучках, заулыбался и протянул руку для приветствия.

Вместо пожатия он ощутил у себя в ладони крепко вложенное письмо. Вот так финт!

Он, видимо, прочел его, это послание, написанное огненными знаками. Тем более он должен был обратить внимание на слова «Копия в прокуратуру».

Т.е. хорошенькая явно знала свое дело и свои права и готовилась разослать письма повсюду.

Так. Толстого урода погнали.

Но и Элле больше никто не выписал пропуска на радио.

Может быть, в других местах, где эту историю не знали, она бы и пристроилась, но у нее, как у очаровательной особы, ход был только один — через знакомства с мужским полом. А на это она уже почему-то была неспособна. Отвергала все домогательства, все предложения. Упорно стремилась к знакомому подъезду.

Дело еще было в том, что Элла плохо писала свои заметки. Толстый урод, проклиная все на свете, перекатывал ее опусы заново, от начала до конца. Он был умный и образованный грязный скот.

Далее информашки отдавались на перевод, и в таком виде программы транслировались на беззащитные зарубежные страны, куда достигали радиоволны этого государственного вещания. В основном они шли на Африку, хотя никто никогда не контролировал, что там дудят в микрофоны африканские дикторы (они же и переводчики), может, вообще они посылают приветы родне, как уже неоднократно случалось в этом глухом углу мира радио.

Так что стиль и грамотность Эллы значения никакого иметь не могли.

Но теперь уже никто бедную Эллу в тот рай не пускал.

А она просилась, приходила, звонила. Топталась на каблучках у окошка бюро пропусков, трезвонила по внутреннему телефону. Приставала к знакомым сотрудникам, всегда опрятная, хорошо одетая, с идеально белой гривой волос, накрашенная.

Что-то у нее в головке варилось, какая-то новая безумная каша, и наконец один прошедший мимо новый сотрудник радио все-таки ей признался на бегу в любви.

Она с ним побеседовала.

Она, лежа одна, без еды, в своей комнате, все слышала его шаги вокруг.

Он, он не решается войти, дурачок, иди же!

Собственно, что было — действительно этот Алексей, из новеньких, ничего не подозревающий, остановился, когда она чуть ли не на грудь к нему кинулась у входа, беззащитная, маленькая, и он благосклонно выслушал ее просьбу и обещал выписать пропуск, когда поднимется к себе. Она протянула ему руку, он задержал ее в своей теплой широкой ладони.