Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка Страница 20

Первое октября пришлось на понедельник, а в воскресенье утром «Диву» покинули последние постояльцы. Тепло от солнца было каким-то молочным, обволакивающим, дающим силы и радость. Уже часа в четыре море, небо, легкие редкие облака на горизонте, дом, сухая трава и кочки, тропинка вдоль берега становились одного оттенка, чуть красноватого, спокойного. Белла садилась за один из столиков на террасе и читала книжки. Дядя Дима записал ее в библиотеку в Черноморском и раз в неделю, когда ездил за продуктами – привозил и книги. Низкое солнце золотило ее выбившиеся из хвоста волоски, шею, скулу и кисть руки с тонкими длинными пальцами, которые она подносила к лицу, зачитавшись, иногда почти покусывая. Когда она вставала и уходила за чем-то, забывая книги на столике, на тот же стул садился дядя Дима, смотрел на море с того же угла, что смотрела она, брал книгу, читал несколько предложений, листал, аккуратно клал на место и уходил.

– Ты можешь ехать, – сказал он однажды, – ты никому больше ничего не должна, спасибо.

Белла как-то невнятно отказалась.

– Но я не буду тебе много платить, все равно ничего не заработаешь.

Она пожала плечами и продолжила чтение. Дядя Дима попытался изобразить раздражение, даже хлопнул дверью на кухню, но, едва убедившись, что тут точно никто его не видит, чуть прихлопнул клешнями, страшно и непривычно улыбаясь – этот вид гримасы появлялся на его лице нечасто, и борозды со складками сложились в какую-то новую комбинацию, чуть щекоча кожу лица.

В начале октября к дяде Диме приехала Оксана Михайловна, врач-невропатолог.

Раньше она работала в Черноморской лечебнице, потом перевелась в ужасно закрытый и дорогой санаторий где-то в Форосе. Она приезжала к своему любимому пациенту уже много лет, занималась им еще до появления «Дивы», настояла на переезде из большого русского города сюда, в Крым, помогала со связями и документами.

В этот год ее привез уже большой черный джип, а сама она, сухая, с резковатым лицом, походила больше на банкиршу – с незнакомой короткой черной стрижкой, грамотным макияжем, в светлом приталенном пиджаке и белых джинсах.

– В следующий раз на яхте под парусами и с шампанским приплывешь? – крикнул дядя Дима, быстро ковыляя с крыльца.

– Да что уж там мелочиться… на самолете. Места у тебя тут много… – она раскинула руки и, чуть отшатнувшись назад, аккуратно обняла его.

– А ручка-то… – сказала она, профессионально и шустро схватив его за предплечье, – ручка-то плохо совсем, да? Ты упражнения делаешь? А? Ты почему ко мне летом не приехал, ведь была возможность тебя принять? Ну?

– Ай… – дядя Дима попытался выровняться и не хромать; неловко, почти не касаясь, обняв ее, повел к дому, – толку от этих твоих упражнений… отнимается она…

– Что с машиной? – оглянувшись, спросила Оксана Михайловна.

– Пустяки, не справился с управлением раз, нашло что-то…

– Ты понимаешь, что тебе в таком случае остался от силы год, процесс набирает обороты, понимаешь?

– Тихо ты… – нахмурился, как мог, дядя Дима, кивнув в сторону коридора, где еще слышны были Беллины шаги и позвякивание подноса с чашками.

Доктор довольно улыбалась.

– Такая красивая девушка… – и потом, после паузы, когда дядя Дима уже положил на стол ворох бумажек и медицинской документации, – так, а кто она, собственно говоря?

– Помощница вроде… у нее отец сильно болен, деньги нужны…

– Сейчас, наверное, не очень много клиентов уже…

– На что ты намекаешь?

Оксана Михайловна, опытный врач, не могла не заметить, что даже во время этого короткого обмена репликами некоторые борозды на его лице словно смягчились, проявились глаза – до того белые и студенистые, будто накрытые пеленой.

– Ты прав… эти все упражнения до одного места… можно я закурю?

Он пожал плечами и подвинул ей пепельницу.

– Через четыре-пять месяцев, в марте где-то, тебя сильно схватит, сразу в разных местах. Что вторая нога? Тоже ведь, да?

– Ну, немного… не знаю…

– Покрутит шею, ее уже скрутило, но будет хуже, обе руки, грудь, то есть тебя, грубо говоря, парализует, и ты не сможешь дышать. Потом кровоизлияния, одно за другим… Этот процесс начался еще пару лет назад, я не хотела тебе говорить, потому что главное в нашем деле знаешь что? Надежда. А ты настолько апатичен, настолько разленился, что один хрен, прости меня, Дима, говорить тебе о чем-то или нет.

Они молчали, за окном сгущались сумерки, и ветер бил куском жести, оторвавшимся в одном месте с крыши.

– Но есть одно-единственное средство.

Она снова замолчала, проводив его унылый взгляд, и уставилась в окно.

– Тебя может спасти женщина, Дима. Женщина, понимаешь меня?

– Что-то ты перемудрила со своими методиками новомодными…

– А вот и нет. Любовь лечит. Лечит все, а особенно такую штуку, как у тебя. Женщина, – и многозначительно посмотрела на завешенный бамбуковой шторкой дверной проем, в котором несколько минут назад проплыла Беллина тень.

Оксана Михайловна ехала обратно в молчании и тишине, попросила водителя выключить радио, сбросила несколько телефонных звонков. За окнами стояла равномерная бархатная тьма, желтый свет фар стелился по сероватому, бугристому асфальту с вытертой разметочной полосой, задевая скрученные сухие стебли вдоль дороги. Даже с закрытыми окнами остро пахло морем. Казалось, что машина стоит на месте, а под ними просто крутится барабан, с радиусом равным длине света фар.

Жизнь крепкого, сильного молодого мужчины виделась ей в эти минуты хрупким, начавшим вянуть цветком с сочными, чуть завитыми на концах розовыми лепестками, которые падали, месяц за месяцем, а оставшиеся уже самые маленькие, тонкие, сыпались вот уже неделя за неделей.

Сперва ей показалось, что кто-то из массажисток, обученных чайным церемониям и стриптизу, матерых профессионалок, имевших дело с 70-летними государственными мужами, сможет как-то помочь дяде Диме, но вянущий цветок жадно требовал искренности – основного компонента в механическом обрамлении прочих процедур. И как тут быть, Оксана Михайловна не знала, мысленно готовясь к очередному внеурочному визиту через пару месяцев.

Ноябрьский Крым наиболее печален, особенно в северо-западной части. Несколько недель, почти не переставая, шли дожди. Дорогу размыло, были перебои со светом. Ели раз в день – жареную на сале картошку и квашеную капусту, из запасов. Топливо для дизельного генератора экономили и вечером зажигали керосиновую лампу. Белла читала, а дядя Дима делал вид, что ведет какие-то бухгалтерские записи, сидя напротив, украдкой, как ему казалось, незаметным боковым зрением глядя на ее лицо, пытаясь понять, каким графическим или буквенным образом можно было бы передать свежесть, гладкость, мягкость кожи с нежным румянцем щек и шеи, как можно было бы описать и увековечить аккуратное, естественное и прекрасное, как падение капли, лепестка, созревшей ягоды – движение гортани, когда, неслышно пригубив, она возвращает на стол чашку с горячим чаем. Они сидели так, с утра до вечера, наверное, месяц, все время вместе, и бывало, за день обменивались лишь парой слов. За окнами бушевало море, бился о подоконник мелкий холодный дождь, ветер трепал кусок жести и стучал досками. Она молча приносила ему обед и ужин, молча принимала из его шелушащихся отечных клешней чашку с новым горячим чаем и не говорила, что не стоит, что она сама, не жалела его, как, наверное, не жалеют оживших в сказке коряг и бородавчатую меланхоличную болотную нечисть, воспринимая частью общего сказочного, неожиданно пришедшегося ей по душе антуража.