Америка - Шолом Аш Страница 20

Каждого нью-йоркского жителя лето выгнало из дома на улицу. От проветриваемых постелей в воздухе носились перья и стояла удушливая вонь. Ко всему прочему, поскольку над улицами были проложены стальные пути городской железной дороги, каждую минуту слышался гул проносящихся поездов, оставляющих после себя запах гари и копоть.

На улице вдруг послышалась музыка — под дробь ребячьих барабанов и свист маленьких флейт, игравших американскую песенку, шагал отряд детей. Наряженные и раскрашенные, они шествовали в разноцветных бумажных костюмах. Это был майский праздник, и школа, в которой учился Иоселе, вела своих детей в городской парк на прогулку. Впереди шла учительница, мисс Изабелла, та самая, которая так хорошо приняла Иоселе, когда он впервые пришел в школу. Она держала его за руку, а Иоселе было не узнать: на нем были белая рубашка в синюю полоску и бумажная шляпа с кисточкой. Он нес факел перед «королевской четой», которая вышагивала позади него под синим в звездах балдахином.

Несмотря на общее ликование, Иоселе грустил. Все эти глупости его не занимали, и он не понимал, зачем его туда тащат. Дети, представлявшие разные народы со всех материков, должны были участвовать в этом спектакле-сказке. За «королевской четой» следовал «фельдъегерь». Им был тот самый итальянский мальчик Кота Комбас, который теперь уже немного понимал по-английски. Он шествовал в красной шляпе и вел за собой любимую собаку, которая тоже была увешана с головы до хвоста разноцветными бумажными лентами. Далее следовали остальные дети — пажи, генералы, лесные разбойники и рабы. Ребята смеялись, впереди играла музыка, и они с воодушевлением шагали в такт. Мальчики выступали по-солдатски, четко чеканя шаг, а девочки разбрасывали по тротуарам цветы и расчищали путь «королевской чете». За детьми следовали их мамы, некоторые даже везли в колясках малышей — братишек и сестренок участников шествия, тоже пожелавших увидеть майский парад. Женщины несли в сумках еду для детей — по окончании праздника намечался пикник. Все радовались весеннему солнцу, лучи которого прорывались сквозь стальные пути, пролегающие над головами, и заливали детей щедрым теплым светом.

Один только Иоселе не слышал игры флейт, не веселился вместе с детьми, не замечал смеха, журчавшего подобно свежему ручейку, и летнее тепло его тоже не радовало. Словно старик, познавший на своем веку немало горестей, он, с бледным как мел лицом, хмуро и осуждающе смотрел на остальных. Какая польза была в том, чтобы дурачиться в каком-то нелепом одеянии средь бела дня? Этот вопрос больше всего мучил маленького старца.

Там, в далеком теперь доме, сидели его товарищи по хедеру и разбирали очередной трактат, а он погряз в глупых затеях суетного света! Разве это могло закончиться добром? Отца целыми днями не было дома, а вечером он приходил после работы усталый и сразу ложился спать; братья стали совсем чужими. И кругом была чужбина… А сколько раз приходилось ему самому одолевать соблазн: молился второпях, иногда даже пропускал молитвы! В школе приходилось целыми днями сидеть с непокрытой головой, не понимая ни слова из объяснений учительницы… Напрасно мисс Изабелла сейчас крепко сжимала его руку и несколько раз тормошила, ласково заглядывая в глаза. Иоселе понимал, что она пытается его приободрить — сама встала с ним впереди ребят и старалась, подражая им, ступать твердо и в такт. Ее пушистые волосы растрепались, из-под короткого платья выглядывали маленькие ножки, на устах играла детская улыбка — и вся она была похожа на ребенка. Учительница без конца спрашивала Иоселе: «Дарлинг, ну что с тобой?», тащила вперед, бежала, чтобы заставить и его побегать, поднимала повыше его руку с факелом — все тщетно: Иоселе еще больше грустил и стеснялся ее.

Прохожие любовались шествием и весело хлопали детям. Полицейские останавливали транспорт, пропуская маленьких участников парада. Матери выводили из домов детей, которые присоединялись к колонне, и, чем дальше она продвигалась, тем длиннее и многочисленнее становилось шествие.

В Центральном парке Нью-Йорка им была предоставлена самая большая площадка, заросшая свежей травой. Огромное зеленое поле было усеяно ребятишками, одетыми в разноцветные бумажные костюмы, и оттого казалось усыпанным яркими тюльпанами всех цветов радуги, которые перебегали с одного конца этого необъятного поля на другой.

Ребята из разных школ вскоре перемешались; учительницы организовали для них игры и сами веселились вместе с детьми. Мисс Изабелла бегала наперегонки с маленькими девочками, ее мягкие волосы совсем растрепались. Разные учреждения передали для детей вкусное угощение, и вскоре юные участники праздника устроились на траве и принялись за еду под звуки музыки. Мисс Изабелла, которая теперь веселилась с двумя подругами, обсыпая их пригоршнями свежескошенной травы, на минуту отвлеклась и заметила, что Иоселе совсем загрустил. Мальчик одиноко сидел под деревом, глядя на детей, которые играли и веселились, и улыбка, выражающая одновременно досаду, иронию и равнодушие ко всему, застыла на его бледном лице. Учительница подошла и присела рядом, чтобы поговорить с ребенком.

Иоселе еще плохо понимал английскую речь, хотя посещал школу почти три недели, но он уже улавливал тон и общий смысл фразы, не понимая каждого слова в отдельности. Лучше всего Иоселе понимал мисс Изабеллу: по ее глазам и улыбке он чувствовал, что она хочет сказать. Кроме того, услышанные однажды два еврейских слова внушили ему доверие к ней. Однако, когда учительница обращалась к нему, Иоселе обычно в смущении опускал голову, стесняясь чего-то и краснея. Мисс Изабелла, в свою очередь, тоже очень привязалась к мальчику. Чем более отчужденным казался Иоселе, тем сильнее женщина его жалела. В грустных глазах ребенка она видела всю униженность евреев в России, и учительница хотела возместить любовью к этому бедному мальчику свой долг перед людьми, обреченными на жалкое существование в далекой и чужой стране.

Там, в России, у мисс Изабеллы остался отец, с которым мать развелась, чтобы переехать в Америку с новым мужем, когда девочке был всего год от роду. О родном отце она так ничего и не знала, но сейчас в бледном личике Иоселе, в его печальных темных глазах учительница вдруг увидела незнакомого ей отца, который остался в далекой России. Учительница молчала и думала: «Неужели и он выглядит, как этот мальчик — поникший, с печальными глазами? О чем думает Иоселе? Что происходит в этой маленькой головке? Чего он хочет? Почему он так печален? Боже мой, так печален!» Вдруг ей представилось лицо отца с такими же грустными глазами. Вот ходит он там, по далеким российским степям с узелком за плечами, шагает по бесконечным дорогам огромной страны, и лицо у него такое же несчастное, и глаза, как у этого мальчика, — у всех евреев там такие глаза, и ходят они с поникшими головами, и тяжело у них на душе…

Мисс Изабелла сняла с головы Иоселе бумажную шляпу и спросила, где были струпья, о которых она узнала от Берла.

Иоселе показал больное место.

Учительница долго разглядывала его голову, представляя себе струпики, и размышляла о том, что парша — это символ злосчастной жизни евреев в России.

— Из-за этого тебя отослали обратно?

— Да! — ответил Иоселе, поняв ее вопрос.