Роковое совпадение - Джоди Пиколт Страница 20

Я изучала дело об изнасиловании, потерпевшую обнаружили в коматозном состоянии в ванной. К сожалению, преступник оказался достаточно умным и включил воду, тем самым уничтожив практически все улики. Я перевернула лист дела и принялась рассматривать отвратительные снимки, сделанные полицией на месте происшествия: запавшее синюшное лицо женщины, которая подверглась насилию.

— Мам!

Я тут же переворачиваю снимки. Именно поэтому я никогда не смешиваю личную жизнь и работу.

— Да?

— Ты всегда ловишь плохих парней?

Я думаю о матери потерпевшей, которая так плакала, что не смогла поговорить с полицией.

— Не всегда, — отвечаю я.

— Но часто?

— Ну… — тяну я. — По крайней мере, в половине случаев.

Натаниэль минуту размышляет.

— Думаю, этого достаточно, чтобы быть супергероем, — говорит он, и я понимаю, что это кастинг на место Робин. Но у меня нет времени играть роль закадычной подружки мультяшного героя.

— Натаниэль, — вздыхаю я. — Ты знаешь, зачем я сюда приехала. — А именно: подготовиться к вступительной речи в понедельник. Повторить стратегию и проверить список свидетелей.

Я смотрю в ждущее лицо Натаниэля. С другой стороны, возможно, правосудие лучше отправлять из Бэтпещеры — пристанища супергероя. В голове пронесся оксюморон: «Сегодня я не буду ничем заниматься. Буду делать все, что хочу».

— Святой гуакамоле , Бэтмен, — говорю я, сбрасывая туфли и забираясь под стол. Я раньше замечала, что внутренняя стенка стола сделана из дешевой сосны, а не из красного дерева? — Робин готова приступить к обязанностям, но только если не придется ездить в бэтмобиле.

— Ты не можешь быть Робин.

— Я думала, в этом вся соль.

Натаниэль смотрит на меня с огромной жалостью, как будто такой человек, как я, давным-давно должен был выучить правила игры. Наши плечи сталкиваются в узком пространстве под столом.

— Мы могли бы работать вместе и все такое, но тебя будут звать «мама».

— Почему?

Он закатывает глаза.

— Потому что ты и есть мама, — отвечает Натаниэль.

— Натаниэль! — окликаю я, слегка заливаясь румянцем. Это же не грех, верно, не контролировать собственного ребенка? — Простите, отче, — говорю я, широко распахивая дверь, чтобы впустить визитера. — Он… в последнее время настороженно относится к гостям. Вчера, когда пришли с почты, мне понадобился целый час, чтобы найти, где он прячется.

Отец Шишинский улыбается.

— Говорил я себе, что следует сперва позвонить, а не сваливаться как снег на голову.

— Ой нет! Нет. Очень приятно, что вы пришли.

Это ложь. Я понятия не имею, что делать в своем доме со священником. Угостить его печеньем? Пивом? Извиниться за все пропущенные воскресные службы? Признаться, что изначально солгала?

— Это часть моей работы, — отвечает священник, поправляя воротничок. — По пятницам у меня одна забота — слушать разговоры на собраниях женского профсоюза.

— В качестве подработки?

— Скорее это бремя, которое необходимо нести, — улыбается священник.

Он устраивается на диване в гостиной. На отце Шишинском модные кроссовки для занятия бегом. Он бегает половину местной марафонской дистанции; часы его приема указаны на доске информации, рядом с коробкой, куда опускают молитвы-прощения о страждущих. Там висит его фотография: на ней он худощавый и подтянутый, без своего воротничка, пересекает финишную черту — на этом снимке он совершенно не похож на священника, обычный человек. Ему идет шестой десяток, но он выглядит лет на десять моложе. Однажды я слышала, как он рассказывал, что хотел заключить с нечистым договор о вечной молодости, но не смог найти его номер в телефонной книги епархии.

Интересно, какая пронырливая сплетница из церкви уже нашептала о нас священнику?

— Нам на занятиях в воскресной школе не хватает Натаниэля, — говорит он.

Он ведет себя безукоризненно вежливо. Если уж говорить откровенно, он мог бы сказать, что за год на доброй половине занятий в воскресной школе не хватало Натаниэля — поскольку мы нерегулярно ходим на службу. И тем не менее я знаю, что Натаниэлю нравится разукрашивать картинки на первом этаже церкви, пока идет основная служба. А особенно ему нравится, когда после службы отец Шишинский читает детям главы из толстой старой иллюстрированной детской Библии, пока остальные прихожане наверху угощаются кофе. Он садится прямо на пол в окружении детей и, по словам Натаниэля, показывает наводнения, чуму и другие предсказания.

— Знаю, о чем вы думаете, — говорит отец Шишинский.

— Правда?

Он кивает:

— Что в нашем две тысячи первом году уже устарела вера в то, что церковь занимает значительное место в жизни человека, что во времена, подобные этим, в ней можно найти утешение. Но это так, Нина. Господь хочет, чтобы вы обратились к Нему.

Я пристально смотрю на священника.

— В такие моменты я не могу уповать на Бога, — прямо отвечаю я.

— Знаю. Иногда воля Господа кажется бессмысленной. — Отец Шишинский пожимает плечами. — Бывали времена, когда я и сам сомневался в Боге.

— Вы явно развеяли свои сомнения. — Я вытираю уголки глаз, хотя чего я плачу? — Я даже не настоящая католичка.

— Уверен, это не так. Вы не перестанете посещать церковь, правда?

Но это чувство вины, а не вера.

— Все имеет свою причину, Нина.

— Правда? Тогда сделайте одолжение, спросите у Бога, почему он позволяет так страдать ребенку?

— Вы сами у Него спросите, — отвечает священник. — А когда будете спрашивать, помните, что вы с ним похожи: Он тоже видел, как страдал Его Сын.

Он протягивает мне книгу с картинками — «Давид и Голиаф», раскраска для пятилетних детей.

— Если Натаниэль выйдет из комнаты, — священник намеренно повышает голос, — передайте ему, что отец Глен оставил ему подарок.

Именно так дети из церкви Святой Анны называют священника, поскольку не могут правильно произнести его фамилию. «Будь я неладен! — как-то сказал сам священник. — После некоторых взрослых я и сам не могу ее произнести».

— Натаниэлю особенно понравилась эта история, когда я ее читал в прошлом году. Он хотел знать, можем ли мы сделать пращи. — Отец Шишинский встает и направляется к двери. — Если захотите поговорить, Нина, вы знаете, где меня искать. Будьте осторожны.

Он идет по дорожке, по каменным ступеням, которые Калеб вымостил собственными руками. Я сморю ему вслед, прижимая к груди детскую раскраску. Думаю о слабости побежденных гигантов.

Натаниэль играет с лодкой. Топит ее, потом наблюдает, как она вновь выпрыгивает на поверхность. Наверное, я должна радоваться, что он вообще зашел в эту ванную. Но сегодня ему лучше. Он общается с помощью жестов. Он согласился пойти в ванную при условии, что сам разденется. Конечно, я уступаю сыну, борясь с желанием броситься к нему на помощь, когда он не может продеть пуговицу в петельку. Пытаюсь вспомнить слова доктора Робишо о силе: Натаниэль чувствует себя беспомощным; ему необходимо почувствовать, что он вновь владеет собой.