Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире - Ханан Аль-Шейх Страница 2

Но Шахземан отказался, молвив только:

– Нет, оставь меня и езжай один, Аллах да благословит и защитит тебя.

Не желая принуждать брата, царь Шахрияр обнял Шахземана и уехал на охоту со своей свитой. Шахземан остался один в своих покоях и в глубокой тоске шагал из угла в угол, словно желая убежать от самого себя. Он услышал птичье пение, открыл ставни и выглянул наружу: ах, если бы птица могла унести его высоко в небо, где забылось бы горе, постигшее его на земле. Вдруг он услышал шум внизу и с удивлением увидел, что тайная калитка во дворце его брата открылась, и вышла жена его брата, ступая изящно, словно темноглазая газель. За ней следовала свита из двадцати рабынь, десять из которых были белы, как цветы жасмина, а другие десять черны, как эбеновое дерево, и тела их были обольстительны, а губы пухлы, словно укушены сотнями пчел. И в то время как он незаметно наблюдал за ними, они болтали, пели и смеялись вокруг фонтана под его окном. Затем они начали неторопливо раздеваться, вовсе не смущаясь друг друга, и Шахземан чуть не вскрикнул от удивления, когда увидел, что десять невольниц на самом деле мужчины: зебб каждого поднялся, как копье, а упругие ягодицы торчали так, что, казалось, можно поставить на них чашку с блюдцем. Шахземан перевел взгляд на жену брата: что она будет делать? Но она лишь беззаботно рассмеялась и позвала ласково: «О Масуд!.. Масуд!» Еще один черный невольник прыгнул через стену прямо на нее – так кокосовый орех падает на землю. И снова Шахземан едва не закричал от стыда, когда она раскинула бедра перед рабом и задрала ноги, так что пятки смотрели в небо. И в этот момент десять белых невольниц обняли черных рабов и стали совокупляться с ними, как будто только и дожидались знака от своей госпожи, а Масуд ублажал ее саму в середине круга, и стоны блаженства и удовольствия достигали ушей притаившегося Шахземана.

Шахземан вскинул руки к лицу и отшатнулся от окна, но отойти так и не смог. Он глядел и глядел, как пары вновь и вновь совокупляются, вплоть до самого полудня, а в полдень все искупались в фонтане, брызгаясь водой, и наконец оделись. Десять чернокожих невольников превратились в десять рабынь и исчезли за калиткой. Масуд перескочил через стену сада и скрылся из виду.

Видя, что сад опустел, словно ничего и не произошло, Шахземан воскликнул:

– О брат мой, ты правитель всего мира, власть твоя простирается на Восток и Запад, ты могучий воин, неумолимый, благочестивый, – и все же твоя жена счастлива лишь тогда, когда сжимает бедрами бока невольника Масуда. Она еще и усугубила оскорбление тем, что проделала все это у тебя же дома. И если бы только жена твоя провинилась, но нечестны и твои наложницы, и невольники… словно для них твоя власть значит не больше, чем луковая шелуха. Сколь вероломен этот мир, где не знают разницы между великим самодержцем и последним из рабов!

Когда Шахрияр вернулся с охоты, Шахземан приветствовал его с большой радостью и живостью. Шахрияр заметил, что к брату вернулись и прежний румянец, и блеск в глазах. Братья сели за трапезу. Шахрияр увидел, что Шахземан принялся есть с великой охотой, и вздохнул с облегчением.

– Как я рад видеть тебя вновь полным жизни, бодрым и радостным. Скажи мне, брат, отчего ты был так несчастен, когда приехал ко мне… и чему обязан столь скорым выздоровлением?

– Сердце мое было ранено, а душа уязвлена, ибо я застиг свою жену с невольником, когда наведался в ее покои перед тем, как поехать к тебе. Гнев охватил меня, и я отомстил: убил обоих и бросил тела в ров, как дохлых тараканов, – ответил Шахземан.

– Стыд и позор! – воскликнул Шахрияр. – Этот рассказ о женской лживости и вероломстве наполняет ужасом мое сердце. Но счастлив ты, о возлюбленный мой брат, что убил жену за ее предательство – ведь она была причиной твоего несчастья и скорби. Она, подобно змее, затаившейся в высокой траве, только и ждала, чтобы ужалить руку, которая ее кормит. Хорошо и то, что ты убил невольника, посмевшего унизить царя. Никогда я о таком не слышал! Будь я на твоем месте, я обезумел бы от ярости и моим верным мечом истребил бы сотни и тысячи женщин. Так давай же праздновать счастливое избавление и благодарить Аллаха за то, что он спас тебя от этой напасти. Но ты должен объяснить мне, как удалось тебе преодолеть твое отчаяние и скорбь.

– Именем Аллаха умоляю тебя, о брат мой, прости меня за то, что не отвечу тебе на этот вопрос, – отвечал Шахземан.

– Нет, ты непременно обязан ответить! Я поражен тем, с какой легкостью ты преодолел свое горе всего за десять дней, словно это была лишь мелкая неудача, – а ведь обманутому мужу, бывает, всей жизни не хватит, чтобы вновь обрести мир в душе! – сказал Шахрияр.

– О мой царственный брат, боюсь, что, если отвечу тебе, твое горе и отчаяние будут больше моих, – ответил Шахземан.

Но Шахрияр продолжал настаивать:

– Как такое может быть, о брат мой? Нет, теперь уж я непременно должен выслушать твое объяснение!

– Несчастье твое я видел собственными глазами, – сказал Шахземан. – В тот день, когда ты отправился на охоту, я выглянул в сад, чтобы полюбоваться красотой твоих владений, и увидел, как открылась калитка, и вышла твоя жена, а за ней двадцать невольниц, десять белых и десять чернокожих. На моих глазах они сбросили одежды, и десять негритянок оказались переодетыми мужчинами, и, пока я стоял в своем укрытии, они обнимались с белыми женщинами и предавались с ними ласкам. Твоя жена позвала: «Масуд!», и появился еще один чернокожий раб: он перескочил через стену и овладел твоей женой в твоем же саду…

– В моем саду?

– Да, под моим окном. Наверное, они все думали, что я уехал с тобой на охоту. И, глядя на то, какое тебя постигает несчастье, я сказал себе: брат мой – царь всего мира, но даже с ним случилось то же, что и со мной. Но то, что он претерпел, куда хуже. Меня предала моя жена, но лишь я один знал об унижении, которому подвергся, в то время как мой бедный брат был обманут даже своими наложницами при свете дня и в саду собственного дворца. И после этого пища снова стала мне отрадна, и я забыл про смятение свое и грусть.

Ярость охватила Шахрияра, и глаза его засверкали убийственным блеском.

– Я не поверю ни слову из того, что услышал, пока не увижу все своими глазами, – пробормотал он, заикаясь.

Когда Шахземан увидел гнев своего брата, то сказал:

– Если ты не можешь поверить в свое несчастье, пока не увидишь его воочию, почему бы тебе не объявить всем, что завтра снова собираешься на охоту? Тогда мы с тобой переоденемся и тайком, под покровом тьмы, вернемся в мои покои, и ты сам увидишь все, что я описал.

Шахрияр согласился с предложением брата и повелел своему визирю подготовить все для совместной охоты. Слух об их отъезде быстро разнесся по дворцу, и под звуки тамбуринов и труб, с шумом и гамом охотники уехали. Ночью оба царя тихо пробрались в опочивальню Шахземана.

Шахрияр до утра метался на постели, словно на раскаленных углях. Когда забрезжила заря, он все лежал без сна, прислушиваясь к чириканью птиц и журчанию воды в фонтане, которые слышал каждое утро, и невольно думал о рассказанном братом, желая, чтобы все это было лишь видением или выдумкой. Но затем он услышал, как открылась калитка, и вместе с Шахземаном бросился к окну.