Солнце внутри - Маргарита Зверева Страница 2

Улыбка застыла на моем лице.

– Ты просто ребенок, – раздраженно закатил глаза Барон. Нрав у него был еще тот. – Дети! Привыкли, что все носятся вокруг вас, как ошпаренные, попы вытирают, конфеты суют! Думаете, что вы – пуп вселенной, а все остальные – ваши рабы. Правда ведь?

Я задумался.

– Вот-вот! – прикрикнул Барон. – Правда! При этом вас ни капли не интересует все это скучное закулисье, да? Как вообще весь этот мир устроен, как процессы налажены, сколько рутинной, каждодневной работы за всем этим стоит… Главное, чтобы ваша игровая площадка блестела и сверкала и не переставала удивлять новыми игрушками! Так?!

Я задумался еще крепче. Барон громко хлопнул себя по бедру, и какой-то прибор испуганно забил тревогу.

– Вам плевать на каторгу, через которую проходят взрослые, чтобы обеспечить вам этот нескончаемый Диснейленд! – ткнул Барон в меня пальцем, перекрикивая верещащий писк. – Вам плевать на обязанности! Вам плевать на страдания! Вам плевать на…

Вдруг Барон словно подавился своими словами, выпучил глаза и схватился за грудь.

– Что с вами?! – вскочил я с кровати, но в ребрах кольнуло так, что я взвизгнул и снова упал на скомканную простыню.

В дверях появилась пышная медсестра с немного размазанной розовой помадой. Не торопясь она прошла к испуганно вопящему прибору, выключила его и повернулась к пациенту.

– Снова приступ, что ли? – вяло поинтересовалась она.

– Нет! – отмахнулся от нее Барон широким жестом. – Уходи!

– Знаете что! – насупилась медсестра и уперла кулаки в бедра. – В следующий раз вообще не приду! Так и помрете на фиг!

И, выпорхнув в коридор, она захлопнула за собой тяжелую дверь, чтобы подчеркнуть свои намерения.

– Дура, – плюнул ей вслед Барон.

Палату вновь заполнил шум бьющейся в окно мухи. Барон перестал хвататься за грудь и вгляделся в меня уже куда менее враждебно и даже заинтересованно.

– Скажи, ребенок, – проговорил он напряженным шепотом, – как ты относишься ко… времени?

– Ко времени? – не понял я.

Не без усилий мне удалось найти более-менее удобную позицию, и я пыхтел от напряжения и боли в ребрах.

– Ну да, – выдохнул Барон и поднял вверх кулак, из которого выпали маленькие часы и, открывшись, повисли на цепочке. – Ко времени. Боишься ли ты его?

– Боюсь ли я его? – снова переспросил я, как полоумный.

Часики раскачивались гипнотизирующим маятником под белым кулаком Барона.

– Любишь? – предложил Барон очередной вариант.

Вид у меня был, должно быть, совсем озадаченный, потому что Барон и не дожидался ответа.

– Думаешь ли о нем?

Я слегка двинул затекшей шеей.

– Как я и подозревал, – взволнованно прошептал Барон и захлопнул часы. – Ты живешь изо дня в день, из часа в час. Тебе на него наплевать, не так ли?

– На время? – откашлялся я.

– Да… Да! На время! – взмахнул Барон руками.

Я потер кончик носа и сморщил лоб.

– Нет, ну я, конечно, иногда думаю, что было бы хорошо, если бы в дне его было больше, – выдал я результат своих кратких размышлений. – Если бы где-нибудь оказался лишний часик. Например, вечером перед сном. Где-то там. Чтобы можно было еще заняться чем-нибудь интересным.

– Лишний часик, – умиленно сложил Барон ладони на сердце. – Как это мило! Как это невинно!

У меня закралась мысль, что надо мной, вероятно, издеваются, и я обиженно отвернулся.

– Нет! – спохватился Барон. – Это то, что надо! То, что надо! И как я раньше до этого не додумался!

Он волновался все больше, и я уже испугался, что сейчас снова что-нибудь заверещит. Краем глаза я увидел его протянутую ко мне руку и повернулся обратно. Барона было не узнать. Глаза его блестели, и он словно помолодел. Казалось, еще чуть-чуть, и катетер вывалится из его кисти, а сам Барон взлетит.

– Дети! – потряс он рукой, чтобы подчеркнуть гениальность мысли. – Это же почти что животные!

У меня отвалилась челюсть, но Барон не обращал на меня никакого внимания.

– Это то самое недостающее звено!

– Недостающее что? – отважился я все-таки на вопрос.

– Звено! Часть! – просиял Барон.

– Часть чего?

– Плана! – раскраснелся он. – Идеи! Той самой идеи!

– Простите, я ничего не понимаю, – в свою очередь, рассердился я.

– Конечно, ты ничего не понимаешь! Ты – ребенок! – радостно всплеснул руками Барон. – В этом вся твоя прелесть!

В одно мгновение на меня навалилась одурманивающая усталость, и я со вздохом опустился на приподнятую спинку койки. Для себя я решил, что не стоит пытаться продраться сквозь путаницу мыслей сумасшедшего старика.

За пыльным окном солнечный свет постепенно тускнел, хотя до темноты в это время года было еще далеко. Видимо, даже муха почувствовала наваливающуюся тягость предвечерья, последний раз без энтузиазма хлопнулась в стекло и устало опустилась на подоконник. В коридоре приглушенно стонали пациенты, которым не хватило места в палатах, и смеялись медсестры, а стены и мебель настолько были пронизаны страхом и одиночеством этого места, что я вдруг вспомнил – обычно дети в такой ситуации плачут. И заплакал. Барон даже вздрогнул от неожиданности. По его растерянности и скованности сразу было видно, что своих детей у него никогда не было. Но сдерживать слезы я не мог, и они градом катились по моим бледным щекам и капали с подбородка на грудь.

Барон напряженно вытянулся и откашлялся.

– Ну… Тише, тише… – шикнул он наконец, как актер, первый раз читающий слова с листа. – Скоро мама придет.

Тут он прищурился и вновь погрузился в свою привычную мрачность.

– А где, кстати говоря, твоя мама? – спросил он строго. – Она вообще у тебя есть?

Я несколько осекся и вытер запястьем слезы с одной щеки. Той, что была ближе к Барону.

– Есть, конечно, – отрапортовал я смущенно.

– И почему она не здесь? – вздернул Барон голову.

– Она… – Я сам не сразу смог вспомнить, почему моей мамы не было рядом со мной в таком плачевном состоянии. – Она…

Воспоминания вернулись метким ударом в солнечное сплетение.

– Она сердится на меня, – ответил я грустно.

– Сердится? – поднял Барон одну бровь. – За что?

– За то, что я…

Мне было не особо приятно воспроизводить происшествия последних дней, и я уже хотел сделать вид, что просто забыл, но Барон смотрел на меня настолько требовательно, что меня прорвало.

– За то, что я в школе написал, что хочу стать телевизором, когда вырасту, – выпалил я и покраснел.