Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком - Амели Нотомб Страница 2

– Почему ты не сказала этого ей?

– Я сказала. Но она стояла на своем, она считает, что все подростки убегают из дому.

– А почему ты хотела провести ночь в лесу?

– Чтобы узнать, каково это.

– Это было в первый раз?

– Да.

– Ты могла замерзнуть насмерть.

– Я понятия не имела, что так продрогну в сентябрьскую ночь.

Граф подумал, что ему нечего возразить против такого поведения.

– А ты знаешь, что в твоем возрасте я тоже провел ночь в лесу, как ты?

– Да ну?

– Если ты не против, мы ничего не расскажем маме. Не то она разволнуется.

– Хорошо.

Гордый тем, что ему удалось по-настоящему поговорить с дочерью, Невиль расслабился, но тут ему вспомнилось предсказание гадалки. В первое воскресенье октября в замке Плювье должна была состояться знаменитая ежегодная garden-party ^[1]. Важное светское событие в этом уголке бельгийских Арденн. Об отмене нечего было и думать. Невиль приходил в ужас от одной мысли, что убьет своего гостя. Это предосудительно. И подумать только, что ему предстояло совершить такую оплошность, когда речь шла о самой последней garden-party в Плювье!

Да, семья была разорена; 2 ноября они должны были навсегда покинуть замок. Тем большее значение Невиль придавал этому заключительному приему, на котором собирался восславить семейную честь, в последний раз порадовав своих гостей. Вряд ли убийство одного из них могло этому поспособствовать.

Лопнула шина. Ни отец, ни дочь не умели менять колесо.

– Мы всего в двух километрах от Плювье, пойдем пешком. Я пошлю твоего старшего брата заняться машиной.

Не разговаривать, когда ведешь автомобиль, нормально и даже пристойно: водитель должен быть сосредоточен на дороге. А вот хорошо ли не разговаривать, когда идешь пешком, – вопрос более спорный. Граф силился найти подходящие к случаю слова:

– Расскажи мне про твою ночь в лесу, милая.

– Сначала все было чудесно. Ухала сова, в воздухе хорошо пахло. Я легла на мох, на подушку из опавших листьев, слышала, как пробегают косули. Но очень скоро я замерзла, и все стало враждебным.

– Ты могла вернуться домой хотя бы за одеялом.

– Я поклялась себе, что не вернусь.

Он улыбнулся. Такое пари представлялось ему типичным для подростка.

– А потом пришла мадам Портандюэр. Она дала мне свой плащ, она добрая, но… не знаю, как сказать.

– Я, кажется, тебя понимаю.

– Она искала какие-то особые грибы, которые надо собирать после полуночи.

– Вот как.

– Штучки гадалки, я думаю.

Невиль вспомнил наставление этой женщины: она призывала его проявить интерес к «чувствованиям» дочери. Понадеявшись, что у Серьёзы нет идиосинкразии на это слово, он сделал попытку:

– Расскажи мне про твои чувствования, милая.

– Про мои – что?

– Твои чувствования.

Ему было стыдно даже произносить это слово.

– Извини, папа, этот вопрос смешон.

Успокоившись, он промолчал.

Вдали показалась башня замка, возвышающаяся из самого сердца леса. Граф почувствовал, что дочь разделяет его волнение: как они любили свой дом! Как страдали при мысли, что потеряют его!

Тяжелее всего было пережить, что они утратили возможность защитить это гнездо. В Бельгии не существует закона об охране исторических памятников. Ничто не мешает будущим владельцам снести это здание 1799 года и вырубить окружавший его вековой лес. То, что замок перестанет им принадлежать, – это было еще полбеды, но одна мысль о том, что он будет разрушен, – разрывала им сердце.

– Печально, правда?

– Да.

Было бы недостойным добавить хоть слово. Оба понимали, что в 2014 году скорбь об утрате фамильного замка совершенно неприлична. Чудо уже то, что им удавалось сохранить Плювье так долго, в этом граф де Невиль отдавал себе отчет.

За ними в любом случае оставался домик у подножия замка, Добродей, где жили когда-то арендаторы: остаться без крова им не грозило. Зато, если новый владелец будет сносить замок и рубить лес, им предстоит лицезреть катастрофу из первых рядов.

– Где вы были? – спросила графиня при виде входящих мужа и дочери.

– На мессе, – сымпровизировал Невиль.

– На мессе? Что это вам в голову пришло?

– У меня были чувствования, – сказала Серьёза.

– О чем это ты?

– Это шутка, – ответил граф. – Орест, у меня лопнула шина. Я оставил машину на обочине, на полпути от деревни. Ты можешь ею заняться?

Молодой человек тотчас отправился выполнять поручение. Невилю до сих пор не верилось, что этот высокий, атлетически сложенный парень двадцати двух лет от роду, помешанный на механике и так хорошо ориентирующийся в современной жизни, приходится ему сыном. Ту же гордость с примесью растерянности он испытывал, глядя на Электру, свою двадцатилетнюю дочь, красивую, прелестную и обладавшую всеми талантами. Единственной из его детей, в ком он узнавал себя, была Серьёза, неуклюжая, молчаливая, которой было не по себе в этой жизни.

Когда его спрашивали, почему он назвал своих старших Орестом и Электрой, он без тени смущения отвечал, что так принято в лучших домах. Когда же задавали вопрос об имени младшей дочери, удивляясь, мол, было бы логично назвать ее Ифигенией, он говорил:

– Я терпимее отношусь к отцеубийству и матереубийству, чем к детоубийству ^[2].

Он также возмущался, если его за это порицали. В пору, когда детям дают самые несуразные имена, он находил свой выбор весьма умеренным и даже классическим.

И больше всего нападок вызывало имя младшей.

– Вы считаете серьезность первостепенной добродетелью?

– Конечно. Я, кстати, не открыл Америку. Имя Эрнест означает серьезный.

– Почему же тогда не Эрнестина?

– Эрнестина – безобразное имя. Серьёзен звучит не очень красиво, но Серьёза – прекрасно.

– Вам не кажется, что вы льете воду на мельницу тех, кто утверждает, что имена у аристократов – это просто туши свет?

– Послушайте, мою жену зовут Александра, меня Анри, самые обычные имена.