Американская ржавчина - Филипп Майер Страница 2

Завидев его, Поу сказал:

– Что, теряем тебя навеки?

– Не надо слез, – отозвался Айзек. Огляделся. – Где твои вещи?

Хорошо, что есть Поу, это отвлекает от мыслей о ворованных деньгах в кармане.

Поу усмехнулся и отхлебнул пива. Он уже несколько дней не мылся – с тех пор, как его уволили из городского хозяйственного магазина, который теперь работал по сокращенному расписанию, все не спешил устраиваться в “Уолмарт”.

– Как я с тобой пойду, ты ж понимаешь, на мне все это хозяйство, – и Поу торжественно повел рукой в сторону леса и дальних холмов. – Мне бы твои заморочки.

– Ты просто трус, ты в курсе?

– Господи, Умник, ты что, всерьез хочешь взять меня с собой?

– Не вижу иных вариантов, – ответил Айзек.

– Давай взглянем на это дело с моей эгоистической точки зрения. На мне все еще висит условный срок. Уж лучше ограбить бензоколонку.

– Ты уже попробовал.

– Нечего будить во мне чувство вины. Присядь лучше и хлебни пива.

– Времени нет.

Поу еще раз раздраженно оглядел двор, но все же поднялся с места. Допил пиво, смял банку.

– Ладно, – буркнул он. – Так и быть, провожу тебя до большого вокзала. Но дальше – сам.

* * *

Со стороны они, должно быть, напоминали отца с сыном – размерами. Поу, с тяжелым подбородком, маленькими глазками и даже сейчас, через два года после окончания школы, в нейлоновой футбольной куртке, с именем и номером на груди и бьюэлльскими орлами на спине. Айзек, маленький и щуплый, с огромными глазами, одежда не по размеру велика, старый рюкзак забит под завязку: спальник, одежда, тетради и записные книжки. Они шли по узкой дороге к реке, среди лесов и лугов, зеленых и прекрасных в начале весны. Миновали старый дом с обвалившимся фасадом – рухнул в карстовую яму, почва под Долиной изрыта шахтами, некоторые нормально законсервированы, а другие нет. Айзек швырнул камень и сбил с крыши прогнившую вентиляционную трубу. Рука у него всегда была верная, даже лучше, чем у Поу, хотя, разумеется, Поу никогда этого не признавал.

Подошли к ферме Калтрапа, у самой реки. Коровы грелись на солнышке, а из сарая доносился пронзительный визг свиньи.

– Жуть, лучше бы я этого не слышал.

– Да иди ты, – возмутился Поу. – Калтрап делает лучший бекон в округе.

– Но для этого кто-то должен умереть.

– Будь добр, прекрати анализировать.

– А ты знаешь, что сердца свиней используют для лечения человеческого сердца? Клапаны практически идентичны.

– Постараюсь поскорее забыть твои байки.

– Уж это точно.

– Ну ладно, я загнул, – виновато буркнул Поу. – Это была ирония.

Они двинулись дальше.

– Знаешь, я был бы тебе страшно признателен, если б ты пошел со мной.

– Я и Джек Керуак Младший. Который спер четыре штуки у своего старика и даже не подозревает, откуда взялись эти бабки.

– Он просто гнусный скряга с пенсией сталелитейщика. Сейчас, когда он перестал все отсылать моей сестрице, у него куча денег.

– Сестрице, которой, возможно, нужны эти деньги.

– Которая закончила Йель, получив десяток стипендий, в то время как я торчал здесь и ухаживал за Маленьким Гитлером.

Поу вздохнул:

– Бедный сердитый Айзек.

– А кто бы не злился?

– Ну, согласно житейской мудрости моего папаши, куда бы ты ни сбежал, проснувшись поутру, увидишь в зеркале все ту же рожу.

– Жизненный принцип.

– Отарик не дурак в чем-то.

– Тут ты прав.

– Шагай уже, Умник.

Они повернули к северу вдоль реки, в сторону Питтсбурга; шахты и лес остались к югу. Потому здесь и делали сталь, что есть уголь. Вот еще один брошенный заводик с закопченной трубой, тут же была не одна сталь – десятки мелких производств обслуживали заводы и зависели от них: инструменты и заготовки, особые покрытия, оборудование для шахт, да бесконечный список. Это была сложная разветвленная система, и когда заводы закрылись, то разорилась вся Долина. Сталь была ее сердцем. Интересно, сколько времени пройдет, пока все это заржавеет, рассыплется в пыль и Долина вернется в свое естественное состояние? Только камни останутся.

Столетие Долина была сталелитейным центром страны, а фактически всего мира, но к моменту появления на свет Поу и Айзека здесь уже сократили 150 ооо рабочих мест – большинство маленьких городов не могли позволить себе даже основные службы; в некоторых и полиции не было. Айзек подслушал, как сестра рассказывала кому-то из колледжа: половина населения живет на пособие, а другая половина занимается охотой и собирательством. Преувеличение, но не сильное.

Никаких признаков приближающегося поезда. Поу шел на шаг впереди. Единственные звуки – ветер с реки и хруст гравия под ногами. Айзек надеялся на длинный состав, который замедляет ход, повторяя все изгибы реки. Короткие поезда проносятся гораздо быстрее, запрыгивать на ходу опасно.

Он смотрел на реку – мутная, илистая, скрывающая множество тайн. Грязь, много слоев грязи, старое барахло, детали тракторов, кости динозавров. Ты не совсем на дне, но и не на поверхности. Трудно разглядеть вещи как они есть. Отсюда и февральские купания. Отсюда и кража у старика. Будто несколько дней прошло, как ушел из дома, а на деле часа два-три, еще можно вернуться. Ну уж нет. Есть множество вещей хуже воровства – лгать себе, к примеру, сестрица и старик чемпионы в этом деле. Или вести себя так, будто кроме тебя никого на свете не осталось.

А ты, в свою очередь, похож на мать. Останься подольше – и прямая дорога в психушку. Или на стол в прозекторской. Прогулка по льду в феврале, холод как удар током. Так холодно, что дыхание останавливается, но ты держался, пока боль не отступила, вот так она и ускользнула. Потерпи минутку – и станет теплее. Жизненный урок. А ты бы и не всплыл до сих пор – до апреля, – пока вода в реке не прогрелась, и те существа, что живут внутри тебя, о которых и не подозреваешь, они-то и подняли бы тебя на поверхность. Учительница рассказывала. Мертвый олень зимой похож на скелет, обтянутый кожей, но летом раздувается. Бактерии. Холод притормаживает их, но в итоге они так и так получают свое.

У тебя все нормально, подумал он. Выкинь из головы.

Но все равно помнил, как Поу вытаскивал его из воды, как он твердил Поу: я хотел узнать, каково это. Просто эксперимент. Было темно, он бежал, весь в грязи, продирался через бурелом и заросли вербы, в ушах шумело, и он вывалился на чье-то поле. Опавшие листья потрескивали; он так давно замерз, что уже не чувствовал холода. Знал, что это конец. Но Поу опять его догнал и спас.

– Прости, что я дурно отозвался о твоем отце, – сказал он Поу сейчас.