Конец света. Первые итоги - Фредерик Бегбедер Страница 2

Напечатанная на бумаге книга, напоминает Умберто Эко, была превосходным изобретением. Простым, экономичным, легко поддающимся транспортировке, удобным в эксплуатации и рассчитанным на долгий срок службы. Откуда же желание избавиться от столь успешного продукта? Я сам сварганил восемь бумажных романов, потому что еще во что-то верю. Я убежден, что роман спас меня, подарив иллюзию порядка в окружающем хаосе. Писатель — это отшельник, создающий для себя общество, но в первую очередь это человек, пытающийся оправдать свое существование: коверкая собственную жизнь ради того, чтобы выдумать иные жизни, он с помощью романа обретает сознание приносимой пользы, обозначает свое присутствие, получает ощущение упорядоченности. Он сочиняет чужую жизнь и выходит из нее победителем, чувствуя себя в ней уютнее, чем в собственной. Даже не будучи полностью автобиографическими, мои романы заставили меня узнать, кто я таков на самом деле. Это нечто вроде психоанализа, только обходится дешевле, а выглядит нелепей, — выздоровления не наступает. Роман усугубляет болезнь. Роман — это всегда работа над ошибками. Для меня роман — оправдание тому, что я не стал самодовольным кретином. Будет ли то же самое справедливо по отношению к роману в электронном виде? Неужели вы без дураков считаете, что с тех пор, как МР3 вытеснил диски, вы продолжаете слушать музыку с тем же вниманием? Разве доступность, сиюминутность, универсальность и бесплатность не отбивают у нас аппетит? Давайте-ка вспомним о таком восхитительном действе, как поход в книжный магазин; ты роешься на полках или стоишь перед витриной, вожделея ту или иную книгу и пока не обладая ею. Роман доставался нам как своего рода награда: пока он не существовал в цифре, его приобретение требовало от нас физических усилий. Надо было выйти из дому, отправиться в определенное место, где тусуются одинокие мечтатели, отстоять очередь, вынуждая себя улыбаться незнакомцам, страдающим тем же заболеванием, что и ты, а потом донести свое сокровище — в руках или в кармане — до дому, до метро или до пляжа. Бумажный роман волшебным образом преображал социопата в светского человека, а затем снова в анахорета, заставляя его на краткий миг — совсем ненадолго, но все же! — столкнуться нос к носу с самим собой. Бумажный роман создается не так, как вордовский файл. На бумаге нельзя читать, кликая мышкой. Писать ручкой — не тюкать по клавишам. Письмо и чтение на бумаге отличались медлительностью, сообщавшей им известное благородство: нивелируя все формы письма, экран делает их взаимозаменяемыми. Гений низводится до ранга простого блогера. Лев Толстой и Катрин Панколь тождественны друг другу, включены в один и тот же объект. Экран применяет на практике учение коммунизма! Все — под одной вывеской, всё — одинаковым шрифтом: проза Сервантеса уравнивается в правах с Википедией. Любая революция стремится к одной цели — уничтожить аристократию.

Рассмотрим конкретный пример — чтение в самолете. Перелистывая страницы бумажного романа, мы могли во время полета подсмотреть название книги, которую читала симпатичная соседка. Теперь, когда она читает на планшете, мы видим только логотип в форме надкушенного яблока. Лично мне гораздо больше нравилось, когда она небрежным жестом клала на подлокотник «Счастливых любовников» («Amants, heureux amants» Валери Ларбо) в белой обложке… Что самое прекрасное в бумажной книге? Ее предметная уникальность — обложка и обрез, не похожие на все прочие обложки и обрезы. Каждый роман представлял собой раритет, а написать его — значило создать, отшлифовать, вообразить, увидеть во сне — примерно тем же занимается ваятель. Я никогда не писал без того, чтобы представить себе, как будет выглядеть конечный продукт — какого размера и какой формы будет книга, чем она будет пахнуть. У меня всегда была настоятельная потребность вообразить себе обложку, название и, разумеется, свое имя, жирным шрифтом набранное на самом верху. Читать (или писать) на электронном планшете — это значит держать в руках перевалочный пункт, нечто вроде вокзала в миниатюре, через который проносятся транзитные и взаимозаменяемые произведения. Каждая книга на бумаге отличалась от других — электронная книга ко всему равнодушна, она не меняет форму ради нового романа. Какой бы текст вы ни читали (или ни писали), она остается неизменной — «Цветы зла» в ваших руках весят столько же, сколько «Прекрасная дама» ^[5].

Еще одна катастрофа — утрата красоты жеста. Неужели вы на самом деле думаете, что процесс чтения бумажной книги ничем не отличается от тыканья в сенсорный экран? Чтение уникального объекта с переворачиванием страниц, то есть с ФИЗИЧЕСКИМ движением вслед за сюжетом, не имеет абсолютно ничего общего со скольжением пальца по холодной поверхности экрана, даже если Apple, проявляя деликатную заботу, придумал сопровождать каждый переход со страницы на страницу электронной читалки звуком бумажного шороха (эта деталь, кстати, с головой выдает комплекс неполноценности сторонников цифровых носителей). Вспомним Жюльена Сореля, который в первой трети «Красного и черного» берет за руку мадам де Реналь. Это стало возможным только потому, что читатель бумажного романа ПОСТЕПЕННО приближался к апофеозу. Мы перелистывали страницы и почти ВООЧИЮ видели, как Жюльен разрабатывает стратегию обольщения. Каждый из прочитанных мною бумажных романов навсегда остался запечатленным на сетчатке моих глаз. Как и их запахи. Ты вдыхал аромат бумаги, и в обонятельной памяти всплывали воспоминания о линолеумных полах в муниципальных библиотеках и вощеном паркете виллы «Наварра» в По; бумажный запах увлекал тебя в пространственно-временное путешествие, к шаткому дедушкиному креслу, в котором так сладко было мечтать, незаметно засыпая. От растительных волокон, составляющих текстуру бумаги, от едва просохших чернил исходило изысканнейшее благоухание. А чем пахнет электронная книга? Железякой.

Чтение бумажных страниц превращалось в своего рода завоевание. Читая, ты открывал тайны вселенной, ощущал себя альпинистом, исследователем человеческого мозга. Чтение книги было больше чем развлечением — оно сулило тебе победу. Помню, с какой гордостью я закрывал «Блеск и нищету куртизанок» или «Преступление и наказание». Я сделал это! Теперь про Растиньяка или Раскольникова я знаю все. Я захлопывал их выдуманные жизни у себя на коленях с чувством исполненного долга. Из читателей, пробирающихся вперед через хитросплетения сюжета, погружающихся в чужой мир, дабы забыть об окружающем, электронная книга превращает нас в пресыщенных потребителей, рассеянных роботов, нетерпеливых щелкунов с пультом или мышью в руках. Риск СДВ (синдрома дефицита внимания), то есть невозможности на чем-то сосредоточиться, жертвами которого становятся все больше пользователей компьютера, возрастает многократно, если читать с помощью планшета, способного принимать электронную почту, воспроизводить видео и музыку, открывать доступ к чатам и постам, звуковым сигналам, скайпу и Твиттеру, пересылать эсэмэски и отвлекать нас на рекламу, не говоря уже о вирусах и поломках, отключающих устройство посреди внутреннего монолога Молли Блум ^[6]. Вскоре мы уже не сможем проникать в разум гения, потому что наш собственный будет перегружен, низведен до состояния пассивного приемника, а то и засорен вирусами. Поль Моран еще в своем «Бесполезном дневнике» (задолго до изобретения айпада) бил тревогу: «Концентрация внимания — вот чему нужно учить детей на специальных уроках, так же как тренировке памяти (это поняли только иезуиты). Добиться успеха можно лишь в том случае, если будешь думать о чем-то одном, не важно, о чем именно — персонаже романа или способе сколотить состояние».