Через семь лет - Олег Диверин Страница 2

Через несколько дней шестеро из восьми парней ранним утром были уже на Савеловском вокзале, купили билеты до Дмитрова и расположились в почти пустом вагоне электрички. Вскоре поезд, присвистнув, заскользил вперед. За окнами замелькали сначала улицы и городские кварталы, затем – дачные участки, после Лобни – лес, снова дачи, поселки, перелески, поля – простор!

Когда проезжали Яхрому, Тимофей приник к окошку и, высмотрев там что-то, удовлетворенно хмыкнул: «Вот он, Автоцентр. Нужно будет с Ленькой смотаться сюда, может, хоть здесь резину для его «Жигуля» раздобыть сумеем, а то у него колеса лысые, как коленка, а нам на нем еще кататься и кататься».

– Где он, кстати? – спросил Валька.

– Они с Аркашей-большим приедут на машине к вечеру, – ответил Тимофей.

Примерно через полтора часа пути ребята доехали до Дмитрова, пересели на автобус и еще через полчаса прибыли на место.

Поселились в двух комнатах, по четыре человека, затащили свои рюкзаки и сумки, минут в пятнадцать обустроились и вышли на улицу. Тимофей, прихватив Игоря Ремизова, которого хотел сделать бригадиром на строительстве корпуса, ушел на территорию базы искать объект и прораба, остальные четверо прилегли на травке в небольшом скверике между общежитием и столовой.

Время клонилось к полудню. Равиль, высокий, черноволосый полуузбек-полутатарин, вытянулся во весь рост на спине, сунул в рот сигарету, закурил и мечтательно протянул: «Хорошо! А если еще в столовке окажутся еда, которую удастся переваривать, и симпатичная «поварешка» – жизнь в это лето удалась». В ту же секунду, словно ждали этих слов красавца-Равиля, из подъезда общежития вышли четыре девушки и направились через скверик к столовой. Равиль присвистнул: «Это что за феи? Наши инженеры с базы? Я, кердык-мердык, буду проситься сюда работать после института! Мамой клянусь!»

Мишка-Кашира первый сообразил, кто они, и, ткнув Равиля пальцем в бок, сказал: «Эй, Татара, одна твоя мечта уже сбылась, причем четыре раза, – и, перехватив вопросительный взгляд приятеля, пояснил, – они не инженеры, кердык-мердык, они «поварешки». Целых четыре, и все красавицы».

Все четыре девушки были на удивление привлекательны. Красивой, по-настоящему красивой, пожалуй, ни одну из них назвать было нельзя. Но каждая чем-то притягивала взгляд.

Впереди быстрыми маленькими шажками шла темноволосая кареглазая малышка. Равилю, Тимохе или Аркаше она едва достала бы до груди. Круглое личико, пухлые губки, ручки и ножки. Но эта округлость фигуры ее не портила, напротив, наполняла весь ее облик прелестью ребенка. Окончательно в ребенка ее превращали волосы, заплетенные в косичку-«колосок» прямо с макушки. Единственная деталь, говорившая о ее реальном возрасте, – глаза, полные то ли тревоги, то ли смертельной тоски. У ребенка таких глаз не бывает.

На шаг позади шла вторая девушка, тоже кареглазая и темноволосая, и с такой лучезарной улыбкой на лице, что все, кто смотрел на нее, непроизвольно заулыбались. Она была среднего девичьего роста, нормального телосложения, ее немного портил чуть длинный нос с горбинкой, но положение тут же исправляли точеная фигурка гимнастки, воздушная походка и улыбка, которая, казалось, говорила: «Всех люблю, и вообще все в этом мире прекрасно и по-другому быть не может».

Замыкали шествие две блондинки: одна совсем юная, как и шедшие впереди девушки, – скорее всего ей не было и двадцати, вторая же казалась лет на десять старше. Обе были чуть выше среднего роста и смахивали на сестер, но сестрами, видимо, не были, просто младшая копировала походку и манеру держаться старшей. И, следует заметить, там было, что копировать, – прямая, будто затянутая в корсет, спина, плечи подняты и развернуты в стороны так, что приподнимали и прекрасно очерчивали грудь. И там было что приподнимать и очерчивать. А еще – гордая посадка головы. Не горделивая или надменная, а именно гордая и полная достоинства. Глаза смотрели доброжелательно, мягко и даже слегка призывно, и не было проблем подойти к ней, улыбнуться, завязать разговор, а затем попробовать продвинуться дальше. Ее взгляд не отталкивал, напротив – вселял надежду. Но… вот этот гордый поворот головы мгновенно останавливал, пресекал попытку в зародыше, говоря: «Нет, парень, даже не пытайся, не обломится».

Кашира уставился на нее как завороженный – при своем небольшом росте он питал пристрастие к зрелым женщинам, крупнее и старше себя.

Вальке же, наоборот, нравились юные воздушные создания. Наверное, поэтому он уже давно сопровождал глазами младшую, и она, будто почувствовав его изучающий взгляд на себе, слегка наклонила головку в их сторону и скользнула равнодушным взглядом по лежащим на траве парням. Но… ее глаза, встретившись с Ванькиными, будто споткнулись, ресницы чуть заметно дрогнули, из под них сверкнули два огромных изумруда и в то же мгновение погасли. Валька зажмурился, встряхнул головой и вновь открыл глаза – девушки спокойно проходили мимо. «Почудилось, – подумал он, – что это со мной, девчонка как девчонка, ну симпатичная, но ничего же особенного».

Егор Натанович Лапин, которого за флегматичность и любовь к сметане все звали Сметаныч, повернулся к проходной базы: «Начальство возвращается, скоро обедать будем». Но обедать «скоро» не пришлось. Тимоха, не подходя близко, махнул им рукой, мол, идите сюда. Все поднялись. Валька исподволь глянул на дверь столовой и еле слышно вздохнул. «Царапнула зеленоглазка», – тихо сказал Кашира, проходя мимо, так тихо, что услышал только Валька. «Иди-иди, черт глазастый», – беззлобно огрызнулся тот. Кашира ему нравился больше всех остальных ребят в их компании (Тимоха был не в счет), хоть они и не ходили в близких друзьях.

А у «зеленоглазки» в это же время почему-то все валилось из дрожавших рук. Входя из зала в кухню, она наткнулась на полуоткрытую дверь и больно ударилась бедром, в сердцах оттолкнув «обидчицу», задела рукой швабру, и та стукнула ее по голове. Отшатнувшись от этой новой напасти, она другой рукой задела сковородку (хорошо, что пустую и холодную), которая с оглушительным звоном и грохотом запрыгала по плиточному полу. По счастью, Алевтина, та самая, что шла с ней рядом, не успела уйти далеко. Одной рукой она подхватила Дашу («зеленоглазка» – знакомьтесь), другой – поймала и прислонила к стене норовившую учинить еще больший разгром швабру, затем, не выпуская из рук потиравшую ушибленные места Дашу (благо весу в той было ненамного больше, чем в печально упомянутой швабре), подняла и водрузила на место сковородку, затем опустила младшую подругу на стул, сунула ей в руку носовой платок и погладила по спине.

– Было бы мне столько лет сколько тебе, я бы в него тоже влюбилась.

– В кого? – вытирая слезы, спросила изумленная Даша.

– Сама знаешь!

– Алечка, не говори никому.

– А никто и не поверит! – ласково ответила та и обернулась к двум парам любопытных карих глаз, выглянувших из дверей кладовки и пытавшихся понять, что там за грохот.

– Землетрясения никакого нет, и война не началась, просто Дашка влюбилась. Ну что застыли столбиками, через полчаса люди на обед придут.