Ты + я - Надежда Нелидова Страница 2

Дверка раскрылась напротив согбенной фигурки, продолжающей брести, увязая большими валенками в снегу.

– А ну кончай выламываться! – прикрикнул Шериф. Подхватил за шкирку безжизненную, как тряпочка, женщину, втащил в салон.

Впрочем, незнакомка очень агрессивно высвободилась из его рук. Убежала на самое дальнее место, отвернулась к окну. На чёрной резиновой дорожке отпечатались круглые следышки от валенок. Зябко съёжилась и перестала шевелиться – замерла.

– Валенки сними, Акулина, – посоветовал Шериф. – Небось, в них лягушата квакают.

– Не хочет разговаривать. Гордая, – парень был ещё очень молод, и новая пассажирка взволновала его.

– Тебе где выходить, Акулина? – крикнул Шериф. И – парню: – Тормози у вокзала. Про Акулину не забудь, в парк увезёшь.

Он вдруг пожалел малявку с посинелым носом. И у неё, видно, не очень жизнь складывается.

Шериф услышал за собой шажки, оглянулся. Метрах в тридцати за ним (когда успела выпрыгнуть?) плелась эта курица в валенках. На асфальте, высушенном ветром, печаталась цепочка тёмных следышков.

Вот коротышка затопталась перед большой лужей. Свернула к скамейке, села на мокрые чёрные доски – и замерла, равнодушная к дальнейшей своей судьбе.

Шериф выругался, вернулся к женщине – или девчонке, чёрт разберёт. Подтолкнул локтем:

– Что же за беда приключилось с тобой, Акулина?

Она и головы не подняла. Заморыш, цыплёнок, дыхания не слышно. Он взял ее за вялую руку-ледышку, повёл к железнодорожному вокзалу.

– Я вас очень прошу: не делайте мне ничего плохого, – пискнула девочка. Голосок был слабенький, заплаканный.

Шериф свирепо фыркнул. Выручай человека после этого: «Пожалуйста, не делайте ничего плохого». За кого его принимают?!

– Нужна очень! И прекрати трястись, смотреть тошно.

Девочка и вправду перестала на некоторое время дрожать. И в электричке молчала, усевшись от Шерифа как можно дальше. Покорно вышла за ним и так же покорно карабкалась по размокшей песчаной тропинке в обрыве.

Он вёл ее к кирпичному дому – бывшему своему жилищу, устраиваемому теперь силами жениной родни под дачу. На дверях висел ржавый пудовый замок. Шериф легко, не вынимая сигареты изо рта, поддел его ломиком – тот и свалился. Юлька опасливо вцепилась окоченевшими пальчиками в его руку.

В доме было холоднее, чем на улице. Полы убраны во время ремонта. Они прошли по сухой земле, заваленной штукатуркой, кирпичами, клочьями обоев, сломанными Аринкиными игрушками.

Когда поднимались на антресоли, девочка вырвала руку, крикнула:

– Не смейте, я знаю, зачем вы меня сюда привели!

И побежала к дверям. Слышно было, как протопали ее валенки по дворику, и хлопнула калитка.

– Ты что, психованная? – крикнул он. Сплюнул.

Камин был забит дровами вперемешку с мусором. Огонь озарил всю убогость запущенного бытия – а когда-то здесь была уютная холостяцкая гостиная с медвежьей шкурой на полу, с самодельным камином. Подвесил на крюк закопчённый чайник.

Выглянул из окошка и сразу увидел беглянку. Примостилась на Аринкиной качельке; покачивалась печально, перекладина поскрипывала. Все пути к бегству были отрезаны – кругом текло, таяло, бежало совсем по-весеннему. Куда бы она в валенках?

Через десять минут они сидели на койке. Девочка жалась к стене, подальше от него. Тяжёлые сырые валенки он заставил её снять и дал свои шерстяные носки. Дрожала она здорово. Но попробуй прижать к себе, протяни руку: заорёт и выскочит в носках. Будто прочитав его мысли, она пробормотала:

– Не трогайте, а то закричу.

– Я уж тебе говорил: ничего я тебе плохого не сделаю.

Она задышала чаще, чаще… Сморщилась, зарыдала, повалившись ничком в нечистую подушку; лопатки у нее ходуном ходили. Вот это уже лучше, чем слоняться по ночному городу с сухими, пустыми от горя глазами. Сейчас бы ей хорошо – вина на донышке стакана, или чаю – покрепче, погорячее, послаще…

– Ненавижу всех, – с вызовом, зло сообщила она. Шериф пожал плечами: допустим, любить людей особенно не за что. Но уж так тоже зачем?

– Подлые! А ты… А-а, думаешь, не знаю, чего тебе надо… Что всем вам надо! – девочка, приседая на четвереньках, как зверёк, скалила зубки, брызгала белыми капельками слюны.

– Чайник закипит – завари, как любишь. Сахар в банке.

ЮЛЬКА

Однокурсницы в педучилище давно тискаются и целуются с парнями и запросто болтают о замужестве и о детях. Ну да, носи Юлька лифчик третьего размера, имей попу – за три дня не объедешь – и она бы давно целовалась. А у неё, между прочим, уже всё-всё, как у настоящей женщины. Почти всё… Пара мяконько-упругих полушарий только-только проклюнувшихся грудок, маленький округлый живот…

Эти прелести гадкий утёнок открывает однажды после горячего общежитского душа, нежась, возясь под грубым казённым одеялом. Гладит умопомрачительно-гладкую внутреннюю поверхность худых бёдрышек. В необъяснимой истоме, в наивно-бесстыдном ожидании раздвигает ноги, раскрывая их, словно куст.

Немыслимо вообразить, что не Юлькины исцарапанные ладошки елозят по её собственному телу, а… А любимая сильная рука осторожно ласкает спинку с хрупкими позвонками, грудки – пара их свободно уместится в крупной ладони…

Практика в школе. Сегодня её второклашки пишут сочинения. Целый урок – свобода! Юлька делает вид, что занята важным, чтобы завуч на задней парте ничего не заподозрила. А сама разрисовывает промокашку. У неё вообще все тетради с планами разрисованы на полях мультяшными принцессами и Алёнушками.

Хорошо бы, фантазирует, стать как две капли воды похожей на ту, кого нарисуешь. Если очень-очень захотеть…

Юлька взяла ручку, задумалась. Прежде чем приступить к столь важной работе, необходимо всё как следует рассчитать и обдумать. Один небрежный штрих – и её будущее лицо неисправимо испорчено.

Трудилась минут десять. Завуч с последней парты одобрительно поглядывала.

В итоге с промокашки взирала пышноволосая большеглазая красавица. Юлька отложила перепачканную пастой ручку и долго созерцала чернильную даму.

Головка у красавицы получилась малюсенькой, а шея – длинной, как у гуся. Юлька щедро увила её ниткой крупного жемчуга. Шейка грациозно изогнулась под тяжёлыми жемчужинами, но красавица осталась довольна… Плечики, как у Натали Пушкиной, бессильно опущены, будто у подбитой птички.

Пышные полупрозрачные юбки – как мыльные пузыри, грозящие поднять красавицу под облака. Гибкой ручкой та приподымала краешек юбки и тянула крошечную ножку, как балерина. Подумав, Юлька пририсовала кокетливо выглядывающие из-под юбки кружевные панталончики.

Это она, Юлька. Интересно, как бы повёл себя вахтёр, если бы вместо неё в общагу вернулась эта воздушная красавица в костюме ХIХ столетия и, лепеча по-французски, картавя, делала реверансы налево и направо?