Нить - Виктория Хислоп Страница 2

Лицо старушки расплылось в широкой улыбке. Они с мужем души не чаяли в единственном внуке, и он просто купался в их любви.

– Давай и тебе что-нибудь закажем! – оживленно проговорила бабушка.

– Нет, не надо, правда. Я сыт. Мне ничего не нужно.

– Ну хоть что-нибудь – кофе, мороженое…

– Катерина, мороженого-то он уж точно не хочет!

Снова появился официант.

– Мне только стакан воды, пожалуйста.

– И все? Ты уверен? – суетилась бабушка. – А позавтракать?

Официант уже отошел. Старик наклонился и тронул внука за руку.

– Что, сегодня лекций, наверное, опять не будет? – спросил он.

– Нет, к сожалению, – ответил Митсос. – Я уже привык.

Молодой человек этот год учился в Университете Салоников, готовился получать диплом магистра гуманитарных наук, но сегодня преподаватели бастовали, так же как и все остальные государственные служащие в стране, и у Митсоса получился вроде как выходной. Теперь, после долгой ночи в барах на Проксену Коромила, он направлялся домой, спать.

Митсос вырос в Лондоне, но каждое лето приезжал к родителям отца в Грецию и каждую субботу с пятилетнего возраста посещал греческую школу. Учебный год в университете уже подходил к концу, и хотя немало лекций пришлось пропустить из-за забастовок, юноша уже совершенно свободно овладел, как он сам говорил, «наполовину родным» языком.

Несмотря на все настойчивые приглашения бабушки с дедушкой, Митсос поселился в студенческом общежитии, однако в выходные регулярно приходил в их дом у самого моря, где на него изливали почти чрезмерные потоки горячей любви и нежности – неизменный долг греческих бабушек и дедушек.

– В этом году акций протеста больше, чем когда-либо, – сказал дедушка. – Но что же делать, Митсос, приходится терпеть. И надеяться, что все уладится.

Мусорщики тоже бастовали вместе с учителями и врачами, и городской транспорт, как обычно, тоже стоял. Ямы на дорогах и трещины на тротуарах уже много месяцев не заделывали. Жизнь и в лучшие времена не баловала стариков, и Митсос, глядя на бабушкину руку, покрытую шрамами, и на дедушкины скрюченные артритом пальцы, вдруг увидел, какие они оба хрупкие и слабые.

Тут его внимание привлек человек, который приближался к ним по тротуару, постукивая перед собой белой тростью. Его путь представлял собой настоящую полосу препятствий: машины, в нарушение правил припаркованные на тротуаре, неровные края дороги, разбросанные тут и там столбы и столики кафе, – и все это нужно было обходить. Митсос вскочил, увидев, что молодой человек остановился в нерешительности, растерявшись перед рекламным щитом кафе, торчавшим в самом центре тротуара.

– Позвольте, я помогу. Куда вам нужно?

Он взглянул в лицо незнакомца, юное, даже моложе, чем у него самого, с почти прозрачными невидящими глазами. Кожа у юноши была бледная, а через один глаз шел зигзагообразный, неумело зашитый шрам.

Слепой улыбнулся Митсосу:

– Ничего страшного. Я здесь каждый день хожу. Но каждый день что-нибудь да меняется…

Машины проносились мимо по короткому отрезку дороги к следующему светофору, и слова Митсоса почти тонули в их шуме.

– Ну позвольте, я хоть через дорогу вас переведу.

Он взял слепого под руку, и они вместе перешли на другую сторону, хотя Митсос чувствовал, как уверенно и решительно тот держится, и почти стеснялся, что вызвался помочь.

Они ступили на тротуар на противоположной стороне улицы, и Митсос выпустил руку молодого человека. Теперь тот словно смотрел ему прямо в глаза.

– Спасибо.

Митсос увидел, что на этой стороне дороги слепого подстерегает новая опасность. Совсем рядом был обрыв прямо в море.

– Вы ведь знаете, что тут уже море?

– Конечно знаю. Я здесь гуляю каждый день.

Прохожие, кажется, были погружены в собственные миры или поглощены музыкой, гремящей для них одних, и просто не видели, что с этим человеком что-то не так. Несколько раз его белую палку замечали лишь за долю секунды до столкновения.

– Может быть, безопаснее было бы гулять где-нибудь еще, где народу поменьше? – спросил Митсос.

– Безопаснее-то безопаснее, но там же не будет вот этого всего… – ответил молодой человек. Он махнул рукой, указывая в сторону моря и изогнутой бухты, протянувшейся перед ними довольно правильным полукругом, а затем показал прямо перед собой, на горы в снежных шапках, высившиеся в ста километрах от них, на той стороне. – Олимп. Море – все время разное. Танкеры. Рыболовецкие суда. Уверен, вы думаете, что я все равно ничего этого не вижу, но ведь когда-то видел. Я знаю, что это все есть, и до сих пор все вижу в воображении, и всегда буду видеть. И, кроме того, на что вы смотрите, есть ведь и кое-что еще, не правда ли? Вот закройте глаза.

Молодой человек взял Митсоса за руку. Митсос удивился, какие у него гладкие, прохладные, будто мрамор, тонкие пальцы, и порадовался этому ободряющему прикосновению, напоминанию, что он не один. Он понял, каково было бы стоять здесь в темноте, одинокому и беззащитному на людной набережной.

И в то же мгновение, когда его мир погрузился в черноту, Митсос ощутил, как обострились все чувства. Громкие звуки превратились в настоящий рев, а от солнца, припекающего голову, стало так горячо, что он едва не потерял сознание.

– Постойте так, – предложил слепой, и Митсос почувствовал, как его рука на миг разжалась. – Еще хоть несколько минут.

– Конечно, – ответил Митсос, – это поразительно, как остро все ощущается. Я как раз пытаюсь к этому привыкнуть. В этой толпе чувствуешь себя таким беззащитным.

По тону ответа Митсос догадался, что молодой человек улыбается.

– Еще чуть-чуть. Тогда вы почувствуете еще много чего…

Он был прав.

Крепкий запах моря, влажность воздуха на коже, ритмичные удары волн о мол – все ощущалось сильнее.

– И вы же понимаете, что каждый день здесь все другое? Каждый… новый… день. Летом воздух такой неподвижный, а вода такая гладкая, как масло, и я знаю, что горы скрываются в тумане. От этих вот камней поднимается жар, и я его чувствую сквозь подошвы ботинок.

Они оба стояли лицом к морю. Это утро нельзя было назвать типичным для Салоников. Как и сказал молодой человек, ни один день тут не был похож на другой, но одно оставалось неизменным в широкой панораме, открывавшейся перед ними: в ней ощущались одновременно и история, и вечность.

– Я чувствую людей вокруг. Не только тех, кто сейчас рядом, как вы, но и других. У этого города богатейшее прошлое, он битком набит жителями, и они так же реальны, как и вы. Я вижу их не менее и не более ясно. Вы меня понимаете?

– Да, понимаю. Конечно понимаю.

Митсосу не хотелось уходить, не хотелось поворачиваться к молодому человеку спиной, пусть он этого и не увидит. Проведя с ним пару минут, он ощутил, как ожили в нем все чувства. На лекциях по философии он усвоил, что видимое не обязательно более реально, чем невидимое, однако на собственном опыте прочувствовал впервые.