Вокзальная проза - Петер Вебер Страница 2

Меня обслуживал невысокий кельнер в белом костюме. Я заказал еще кофе и стакан воды. Солнце уже садилось, пронизывая серебром тусклые стекла, лучи его рассыпались веером и падали внутрь под углом. Лица у идущих пассажиров обрели подвижность, словно марионетки, они торопились к свету, ожидающие оказались одним боком в тени, большинство их стояло вокруг часов. А эскалаторы доставляли все новых и новых людей к сверкающему серебру, в их собственном, беспокойном ритме, то плотными группами, то прерывистой цепочкой. Недавно при строительных работах задели фрезой горячий источник, желтые пары поднялись вверх по эскалаторным туннелям, превратились у нас на глазах в этакие серные грибы и под опасливые реплики собравшихся поползли к потолку. Большие сводчатые окна над аркадами, напоминающие окна римских терм, запотели, но испарения оказались вовсе не ядовитыми и очень скоро улетучились.

Солнце теперь светило прямо на большие часы. Опираясь на четыре простые колонки, высоко над головами людей, красуется белый куб часов. Эти часы — наш Восток. На все четыре стороны света глядят циферблаты с черными минутными стрелками и красными секундными. На нижней грани куба виднеется металлический шар величиной этак с голову, а под ним на четырех трубках висит синий кубик с белой точкой на каждой грани и с четырьмя стрелками, которые на нее указывают: это и есть место встречи. На полу тот же узор, выложенный из камня. Под часами царит спокойствие, вокруг же — суета и шум. Вновь пришедшие стоят ближе к часам. Чем дольше здесь остаешься, тем больше шанс, что тебя отнесет в сторону.

Первые башни с часами, посредством которых британцы вводили в своих колониях всемирное время, представляли собой уменьшенные копии Биг-Бена. «Время-деньги» — этот девиз, выгравированный на всех без исключения английских часах, некий юный выходец из Вест-Индии воспринял буквально. Он набил английскими фунтами стерлингов корпус часов, расположенных на центральной площади тамошней столицы, рассчитывая таким образом выиграть время. На островах Тихого океана под часами складывали то раковины, то цветочные венки. Чтобы унифицировать разнообразные обычаи в обхождении народов со временем, королевский астроном придумал игры времени. Для этой цели представители всех континентов были приглашены в Лондон; игровым полем служил для них Гринвич-Парк, находящийся подле обсерватории. Пустой корпус от часов установили на треноге над нулевым меридианом, и в ходе церемонии открытия народы должны были украсить сие сооружение своими дарами. Королевская фамилия наблюдала за церемонией с приличествующего расстояния, расположившись на холме, повыше парка. Астроном направил подзорную трубу на дары, подробнейшим образом довел до сведения присутствующих, какие именно сокровища он созерцает и сколько времени тем самым выиграно. Порадел он и о том, чтобы при достаточной нагрузке под часовым корпусом образовался большой восковой сгусток, каковой он назвал общей капелькой времени. Пришла пора «подоить» часы. Главные игроки глаз не сводили с растущего выступа, дожидаясь нужного момента, — и вот подпрыгнули, сорвали восковой шар и вереницами припустили через парк, пасуя этот шар друг другу, причем действовать можно было как руками, так и ногами. Как можно больше касаний как можно большего числа игроков — видимо, такова была цель массовой игры, мяч при этом становился все меньше и меньше, пока от него не остался восковой «булыжничек», который под звук торжественных аплодисментов снова уложили в корпус часов, что и возвестило конец игры. Хотя правила были четко определены, для европейцев с континента даже после длительного их изучения игра едва поддавалась повторению. Однако это культовое действо легло в основу множества игр с мячом.

Раз в год часовому спорту предаются и у нас на вокзале, причем для этой цели зал делят на четыре сектора — Азия, Африка, Америка, Австралия. Европейцы выступают как организаторы и зрители, а игру эту именуют «народный мяч», или лапта. Из служащих вокзала участвовать в ней разрешено только мужчинам. Мужчины эти вдруг выныривают из своих кухонь, все рестораны в этот день закрыты, а жены игроков пристраиваются на краю поля и предлагают отведать разнообразные кушанья соответствующих континентов. Различные группировки используют время разминки для всякого рода манифестаций, и вот уже проносится слух, что с одиннадцати до двенадцати будет иметь место самая интересная часть «народного мяча». Ароматы лимонника и красных специй, басовая музыка, речитативы, танцы во всех углах и закоулках. Ровно в полдень маленький кельнер взбирается по длинной приставной лестнице и вывинчивает литой шар. Стрелки главных часов замирают, а с ними и стрелки всех остальных часов. Из часового корпуса выкатываются мячи и мячики, игроки быстро их подхватывают и на все лады вводят в игру. Тут и дриблинг, и броски, и пробежки, и финты, и блокировка, башмаки так и взвизгивают по полу. Превосходство африканцев и афроамериканцев в «народном мяче» сразу бросается в глаза, и молодняк, который после работы и по выходным собирается под часами со своими дешевыми мячами, давно уже заразился артистизмом игроков, давно уже одевается, как они, слушает ту же музыку и двигается под те же ритмы. Для многих азиатов, которые выросли в густонаселенных краях, вокзал — единственное место, где они чувствуют себя вполне вольготно. Они изобрели собственную форму упомянутой игры и в своем секторе играют множеством маленьких мячей, лихо посылая их от одного игрока к другому. Скорость, с какой они, стоя за прилавком, обслуживают теснящихся вокруг европейцев, распространяется на все их действия.