Будда из Бенареса - Дмитрий Орехов Страница 2

— Я подумаю, — выдохнул я, ошеломленный не столько его напором — на факультете мы ко всему привыкли — сколько настойчивым подмигиванием Рабиндраната Тагора. Профессор тоже перевел взгляд на бронзовый бюст.

— Вот-вот, подумайте, — сказал он немного рассеянно.

Мы помолчали.

— Экзамен по санскриту у вас не сдан, экзамен по географии — аналогично. А кстати… — Декан снова повернулся ко мне. — Не могли бы вы перечислить десять классов отшельников, содержащихся в «Ангуттара-никае»?

Если честно, я не мог перечислить ни одного класса отшельников, содержащихся в «Ангуттара-никае».

— Об этом писал… как его… Дэс-Риведс?

— Рис-Дэвидс! Томас Уильям Рис-Дэвидс, основатель Общества палийских текстов! — отчеканил Ольдберг. — Ох, дружочек… А ведь завтра мы встретимся с вами на экзамене. Я очень надеюсь, что вы обрадуете меня хорошим знанием источников. Если, конечно, вас не устроила моя затея. Понимаете?

Подобный прием у писателей называется «насадить персонаж на вилы дилеммы». Я чувствовал себя этим литературным персонажем и еще новгородцем, запутавшимся в стременах в момент атаки закованной в латы конницы Святого Ордена.

— Drang nach Osten [1], — пробормотал я.

— Как вы сказали, дружочек?

— Мне нужно все обдумать и взвесить.

— Ради Бога, взвешивайте сколько угодно!

— Ольдберг тут же вскинул руку с часами «Rolex». — А через полчаса зайдите ко мне и скажите. Понимаете?

Я вышел на набережную, спустился по гранитным ступеням к Неве и закурил, поглядывая то на речную гладь, то на купол Исаакия. Надо мной кричали чайки, пахло мазутом и простором большой воды. Мне не хотелось приниматься за повесть о буддах. И все же вылетать из университета не хотелось еще больше. Отчисление, осенний призыв — и что будет делать моя жена, оставшись вдвоем с сынишкой в нашей темной комнатке с видом на Литейный мост?.. Я посмотрел на часы — срок ультиматума истекал через одиннадцать с половиной минут. Бросив третий окурок в павлиньи разводы мазута, напоминавшие узоры на галстуке профессора Ольдберга, я вернулся в деканский кабинет.

— Ну и славненько, — обрадовался Андрей Андреевич. — Давайте поговорим теперь о нашей, вернее — о вашей книге. Я предлагаю назвать ее «Неизвестные будды», поскольку так называлась моя статья в «Вопросах философии». Подходит?

Я промычал что-то в ответ.

— Итак, «Неизвестные будды». Вам следует показать, что у буддизма было несколько отцов-основателей. Понимаете? Этот факт вы должны были уяснить из моих лекций. Царевич Сиддхарта, покинувший дворец ради поисков истины, этот юноша с жертвенным и любящим сердцем, не мог быть автором «Дхаммапады». Вспомните встречи со стариком, больным, мертвецом. Сиддхарта жаждет спасти людей, избавить их от страданий. Автору «Дхаммапады» это не нужно. В «Дхаммападе» собраны афоризмы другого будды, понимаете? Этот будда восхваляет аскетизм, бодрость духа и силу убеждения, но не забывает похвалить и себя за серьезную и достойную жизнь, и особенно — за свою мудрость, которая делает его выше Брахмы. С не меньшей гордостью, чем самый тщеславный из греческих стоиков, он умеет отличать умного человека от неумного. «Мудрец выделяется, как скакун, опередивший клячу, — говорит он. Мудрец смотрит на больное печалью человечество, как стоящий на горе на стоящего на равнине». Этот второй будда идет напролом к своей цели, он заносчив, самовлюблен, циничен и равнодушен к чужому горю. Прислушайтесь к такой цитате из «Дхаммапады»: «Убив мать и отца и двух царей из касты кшатриев, брахман идет невозмутимо». Вы понимаете, что произошло? Второй будда потеснил первого и возглавил тогда еще небольшую секту бродячих аскетов! Спустя несколько веков составители канона соединили жития двух разных подвижников…

Разглагольствовать в таком духе Ольдберг мог часами.

— Во-вторых. Рис-Дэвидс был абсолютно прав, когда написал, что под именем готамаков скорее всего скрываются ученики Девадатты, этого буддийского Иуды… А почему они скрываются под именем готамаков, как вы думаете?

Я благоразумно молчал.

— Но это же проще простого! — вскричал Ольдберг. — Девадатта был двоюродным братом Сиддхарты, и «Гаутама» — их общее клановое имя… У истоков буддизма стояли два брата, Сиддхарта и Девадатта, понимаете? Вспомним теперь тексты, идущие от махаянской традиции, где Девадатта назван «высоким бодхисаттвой». Не правда ли, все проясняется? Если вы заглядывали в сочинения китайского автора Фа Сяня, вы должны помнить, что в пятом веке нашей эры существовала значительная группа индийских буддистов, поклонявшихся Девадатте, но совершенно не помнивших о Сиддхарте… И, в-третьих, у нас остается будда номер три…

— Андрей Андреевич! Я могу написать повесть только об одном будде, — твердо сказал я, глядя декану в глаза. — Не больше.

Это был ход конем, кульминационный момент сражения. Подобным образом в битве при Халдигхати знаменитый воин Пратап решил исход боя, заставив свою лошадь по кличке Четак ударить копытами в лоб слона могольского полководца Ман Сингха.

На лице Ольдберга промелькнуло беспокойство.

— Если вы читали мою «Буддологию» и слушали лекции…

— Я говорю не о лекциях, а о повести. Понимаете, Андрей Андреевич, повесть — это жанр, где в фокусе повествования находится один многомерный персонаж. Создание трех многомерных персонажей возможно лишь в рамках сложного по структуре произведения. Но роман, к сожалению, мне сейчас не поднять. Как вы знаете, у меня проблемы: география и, опять же, санскрит…

— Я думаю, вы свои проблемы решите сами, — сказал декан и благожелательно улыбнулся. — А героев, дружочек, в вашей повести должно быть три.

— Если вы заглядывали в сочинение «Поэтика» греческого автора Аристотеля, — зашел я с другого фланга, — вы должны помнить, что если главных героев несколько, требуется и несколько сюжетных линий с постепенным нарастанием драматического конфликта. А это возможно только в романе.

Пальцы профессора забарабанили по столу. Кажется, он начинал сердиться.

— Роман, не роман — какая разница? Вы будете писать книгу или нет?

— Книгу об одном будде — пожалуйста. А книгу о трех — нет. Романы пишутся в спокойной обстановке, понимаете?

Ольдберг снял очки и снова надел их. Он молчал. Я тоже не произнес ни слова. Профессор зачем-то ощупал свой гладко выбритый подбородок, несколько раз окинул меня быстрым взглядом и вдруг махнул рукой, словно епископ, отпускающий грехи крестоносцу.

— Все три экзамена я приму у вас сам, — сказал он. — Понимаете? А со своей стороны постарайтесь, дружочек, чтобы героев тоже было три. Ну, в крайнем случае, два.

Я покачал головой:

— К сожалению, Андрей Андреевич, ничего не получится.

Декан откинулся на спинку кресла и уставился на меня стальными арийскими глазами.