Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш Страница 2

С другого конца террасы неторопливо и почти торжественно приближается руандиец, вернувшийся из Парижа. Об этом можно догадаться по его спортивному костюму: он совсем новый, и от его слепящей желто-зеленой раскраски не спасают даже солнцезащитные очки. За столом иностранцев злобно посмеиваются. За столами, занятыми местными, слышатся восхищенные возгласы. Парижский руандиец парит, словно на ковре-самолете. С ручки его кейса из крокодиловой кожи свисают этикетки «Первый класс» и «Гермес» [2]. Кроме престижных ярлыков в кармане, возможно, есть и лицензия на импорт какого-нибудь товара далеко не первой необходимости, который он продаст втридорога.

Он заказывает вербену с мятой так громко, что три вороны срываются с ближайшего дерева. Жантий, девушка-стажерка, только что окончившая курсы социальной помощи, не знает, что такое вербена и мята. Смутившись, она бормочет так тихо, что сама себя не слышит: есть только два сорта пива - «Примус» и «Мюзиг». Не слушая ее, со своего ковра-самолета руандиец уточняет, что желает, естественно, самое лучшее, даже если оно и стоит дороже всего. Тогда Жантий приносит ему «Мюзиг», которое для некоторых лучшее и уж точно для всех самое дорогое. Валькур лихорадочно пишет. Он описывает эту сцену и свое негодование, тут же вставляет несколько фраз об ужасной коррупции в Африке, но с места не двигается.

Руандиец из Парижа кричит: «Дура, я знаком с министром туризма. Грязная тутси [3], спишь с белым, чтобы работать в отеле». Он вопит, получив «Мюзиг» вместо чая. А Жантий, чье имя так же красиво, как и ее грудь, столь острая, что того и гляди прорвет накрахмаленную сорочку; Жантий, чье лицо еще красивее, чем грудь; Жантий, чья задница в своей дерзкой юности волнует больше, чем лицо и грудь вместе взятые; Жантий, которая никогда ни улыбнется, ни заговорит - так ее смущает и парализует собственная красота, - Жантий плачет. Несколько слезинок и всхлипывания - это все, что есть у молодых девушек, пока меж их ног не поселился запах мужчин. Вот уже полгода, устроившись между ног Агаты, которая приходит к нему в номер, когда у нее нет клиентов, потому что боится ночью возвращаться пешком в квартал Ньямирамбо, Валькур думает лишь об одном; вот уже полгода он не испытывает прежнего возбуждения с Агатой, потому что хочет сделать Жантий женщиной, вот уже полгода он возбуждается лишь тогда, когда замечает между столов на террасе или в столовой прелестную грудку Жантий; полгода Валькур лелеет лишь одну мечту - «вставить» Жантий, любимое выражение Леото [4], придуманное им после знакомства с женщиной, которая, оказавшись более жестокой, чем все самые ужасные слова Поля, растерзала его буквально в клочья и оставила истекать кровью, словно неумело разделанную тушу в мясной лавке.

«Я племянник президента!» - снова вопит руандиец из Парижа.

Нет, он не племянник президента. Валькур всех их знает. Один в Квебеке прикидывается студентом факультета политических наук, тогда как на родине формирует эскадроны смерти, которые по ночам охотятся на тутси в кварталах Ремера, Гикондо и Ньямирамбо. Другой контролирует торговлю презервативами, которые в Руанду поставляют международные гуманитарные организации. Третий болен СПИДом и полагает, что, трахая юных девственниц, он освободится от поразившего его недуга. Трое остальных - военные, покровители путан «Кигали найт», самых' «чистых» путан Кигали, которых без презерватива пользуют французские десантники в рощицах вокруг бара, потому что Эжен, Кловис и Фирмен, племянники президента, говорят, будто сами трахают их без резинки и не болеют. И эти французские простофили им верят. Естественно, ведь «Кигали Найт» принадлежит одному из сыновей президента.

И без того робкая Жантий ходит теперь как в трауре. «Большой "Мюзиг", крошка Жантий», заказывает Валькур. Подходит поближе, чтобы приободрить ее, но чувствует, что совершенно обезоружен красотой этой молодой женщины. К тому же скоро шесть - актеры ежедневного ритуала «аперитив» займут свои места вокруг бассейна, в точности повторяя вчерашнюю мизансцену. Как и остальные, Валькур тоже сыграет свою роль. Ручка «Монблан» выводит на бумаге: «Я становлюсь помешанным на черных…»

А вот и Рафаэль с дружками, работающими в Народном банке Руанды. Они уйдут в полночь, когда закроется бар на пятом этаже. А еще господин Фостин, который станет премьер министром, когда президент дарует демократию своим детям. Присоединятся к нему и другие члены оппозиционного столика: Ландуал, министр труда, занявшийся политикой, чтобы доставить удовольствие своей жене, свободной от предрассудков квебечке; и еще несколько лизоблюдов, которые будут беспрестанно бегать к барной стойке. Всего на несколько минут заглянет вечно чем-то недовольный советник бельгийского посольства и дипломатично промолчит о мирных соглашениях и передаче власти; раз в полгода руандийский президент соглашается, но документов не подписывает, под самыми разными предлогами: то сезон дождей, то отъезд жены в Париж, то последняя партия оружия все еще не прибыла из Заира, то заболел муж его секретарши.

Последние два года у бассейна без устали болтают о грядущих переменах, заявляя, что произойдут они не сегодня-завтра, самое позднее в среду. Но на этот раз все серьезно: среди завсегдатаев заведения прокатился новый слух. Два дня назад после шестимесячной госпитализации в Париже умер от СПИДа муж секретарши президента. Эмерита, таксистка, предпринимательства, предлагающая лучший курс руандийского франка на черном рынке, рассказала об этом месье Фостину. Некий доктор из Валь-де-Граса [5], приехав сегодня утром, сообщил это известие первому секретарю французского посольства, а тот поделился с Эмеритой, оказывающей ему разнообразные услуги, поскольку не сомневался, что она не замедлит объявить новость месье Фостину. Муж секретарши президента был полным идиотом - довольствовался эксклюзивной лицензией на импорт шин «Мишлен», однако ходили упорные слухи, что своим стремительным вхождением в ряды общественных деятелей он обязан вовсе не машинописным подвигам жены. Справочная служба посольства, с которой несколько месяцев назад связался один из братьев жены президента, заверила беспристрастного просителя, что все это не более чем злобные домыслы оппозиции.

Как бы то ни было через полчаса, когда Эмерита допьет пепси и переговорит с консьержем Зозо, целая армия таксистов устремится в город. Этим вечером от Гикондо до Ньямирамбо и, конечно, в квартале шлюх с подходящим названием Содома выдумают, а потом и растрезвонят, что президент умирает от СПИДа. Назавтра слух дойдет уже до Бутаре, послезавтра до Рухенгери [6], президентской вотчины. Через несколько дней глава государства страшно разгневается, узнав, что он единственный, кто не подозревает, что умирает от СПИДа, и тогда полетят головы. Вот так слухи и убивают. И только потом их начинают проверять.