Огненное погребение - Владимир Нестеренко Страница 2

ЦЫГАНКА: Вот тогда мы с ним и познакомились. Он красивый был, деловой, сильный, а я от своих отбилась. Мне шестнадцать лет было, самостоятельная.

ЛЮБА: Вы в Москве познакомились?

ЦЫГАНКА: Нет, в Нижнем. Он там с заводом что-то изобрел, «Волги» продавал куда-то, что-то взамен поставлял, химичил. Жили вместе, недолго, потом ты родилась. Не захотел он со мной возиться, купил этот дом, и поминай, как звали.

ЛЮБА: И больше вы не виделись? Ни разу?

ЦЫГАНКА: Обиделась я на него. Знаешь, что обида наделать может?

ЛЮБА: Знаю, мама.

ЦЫГАНКА: Ну вот, какие уж здесь встречи. Так, слухи иногда доходили. Снился, бывало. А сегодняшнее известие – самое верное. Раз и меня и тебя ножами били – значит, он и ушел, некому больше. Так что поедешь в Москву, найдешь там кого-нибудь, кто его знал. Может, полагается что-нибудь от его богатства и тебе.

ЛЮБА: А ты как без меня? Одна будешь работать?

ЦЫГАНКА: Опасно одной, не буду без нужды. Мне бы самой поехать, да не выйдет.

ЛЮБА: Может, поедем?

ЦЫГАНКА: Отсюда меня только вынести можно, сама знаешь. Звонить будешь, рассказывать. Только смотри мне! Москва не Владимир, там много всяких…

ЛЮБА: Хорошо, мама. А в Москве кого искать?

ЦЫГАНКА: Да кого угодно, с кем он там работал, может, жену его. Хотя мне на развод не приходило ничего. Он ведь тебя записал, перед тем как бросить. Так что ты – законная дочка, все права.

ЛЮБА: Так вот просто прийти и сказать, что я Артура Савелюшкина дочь, давайте деньги?

Цыганка резко, наотмашь бьет Любу по лицу, та закрывает лицо руками, из под ладоней течет кровь.

ЛЮБА: Мама, за что?

Цыганка привстает над столом, в комнате становится темнее.

ЦЫГАНКА: Я тебе сколько говорила?! Ты что, накликать хочешь?! Нельзя по имени покойника звать, а кровного вдвойне!

ЛЮБА: Мама, да может, и не покойник он!

ЦЫГАНКА: Вот езжай в Москву, там и поглядишь. Ушел он, теперь тебе в мир надо вместо него, раз я здесь застряла. Все, хватит реветь. Собирайся. Да зайди к пузатым, силы набери. Не просто он ушел, помогли, и тебя там не ждут, в Москве, не хотят.

Люба выходит из комнаты, Цыганка собирает старые фотографии, смотрит на портретное фото Савелюшкина. На фотографии у него вместо одного глаза – отверстие. Бумага вокруг пожелтела и обуглилась, как будто отверстие прожжено раскаленной иглой. Цыганка всматривается в лицо на фотографии, фото приближается, отверстие внезапно загорается на мгновение серебристым светом, похожим на отблеск на неполированном, матовом ноже. Цыганка убирает фотографию, делая над ней какой-то сложный жест, сложив пальцы в подобие двоеперстия, но средний палец согнут и торчит крючком.

* * *

Москва. Дизайнерская, дорогая квартира Савелюшкина.

Молодая, но не юная женщина, Марина, смотрит телевизор, на столике стоит початая бутылка вина, еще одна бутылка пуста.

Марина звонит по мобильному телефону.

МАРИНА: Алло, Саша? Это Марина. Не знаешь, где Артур?… Куда поехал?… Без тебя? Вчера еще?… А далеко?… Нет, все отлично… Да. Привет.

Марина набирает другой номер, он не отвечает, она бросает телефон на диван, наливает себе вина. Внезапно раздается телефонный звонок. Марина смотрит на экран мобильника, улыбается.

Нагулялся, Ара? Нагулялся? Блядонул? Теперь мне звонишь. А я уж заждалась. Уже пьяная. Ну, позвони еще раз. Набери, Ара, набери, может, я в ванной. Или сплю. Умерла, может.

Телефон замолкает. Через минуту опять звонит, Марина снимает трубку.

Алло… Я не поняла… Кто это?… Да, знаю… Какой следователь?… Шутите?… Что?! Артур?! О, господи… Он в больнице?… А где?… Где?! Адрес какой?… Сейчас приеду… Сейчас.

Марина вскакивает и начинает метаться по комнате, набирая телефонный номер.

Саша, приезжай ко мне!… немедленно… Артур попал в аварию… Не знаю! Не знаю ничего, нужно в милицию… Все, я одеваюсь… Саша, быстрее… Я прошу.

* * *

Город Владимир, день.

Люба с небольшой сумкой идет к собору, обходит его против часовой стрелки и заходит внутрь, кланяется у входа и крестится. Камера показывает ее левую руку, она держит ее на ремне сумки так, что безымянный и средний пальцы спрятаны под ремень, а указательный и мизинец лежат на ремне. В церкви она подходит к иконам и стоит возле них, время от времени осеняя себя крестом, левая рука по-прежнему лежит на ремне сумки. Люба избегает проходить под куполом и обходит церковь по кругу. У столика со свечами Люба покупает свечу, зажигает ее и ставит на стол для заупокойных свечей.

Быстро оглянувшись, она пальцами гасит несколько зажженных свечей, вынимает их из подсвечников и прячет в одежде. Перекрестившись, Люба идет к выходу. У выхода ее окликает пожилой Священник.

СВЯЩЕННИК: Что, дочка, хорошо тебе в церкви?

ЛЮБА: Хорошо, батюшка.

СВЯЩЕННИК: То-то раскраснелась, как от вина.

ЛЮБА: Вы о чем, батюшка?

СВЯЩЕННИК: Свечи верни. Не помогут свечи, когда Он на тебя рассердится. И сюда за этим не ходи.

Священник протягивает ладонь, Люба колеблется, Священник смотрит ей в глаза.

Ну!

Люба достает из рукава три свечи и отдает священнику.

Покаяться тебе надо. Ты ведь не ведьма, так, на побегушках.

Люба поворачивается и идет к выходу.

ЛЮБА (через плечо): Перед кем покаяться? Перед каким богом?

Священник отворачивается и идет в глубину храма, женщина, продающая свечи и иконы, услышав последнюю фразу, крестится.

* * *

Крым, день, дом Андрея.

Стол, за столом сидят Андрей, Тимоха и Серый, они крепко выпивши. Овчарка лежит под столом, в тени.

Мужики разделись до пояса, Андрей покрыт шрамами, у Тимохи на плече татуировка – эмблема ВДВ.

СЕРЫЙ: А на Колыме – там как… Нанимают, суки, а потом все делают, чтобы ты сбежал оттуда, до срока, без расчета. Прикинь, двенадцать часов на бульдозере пашешь, если сломался, – не уходишь, со сменщиком остаешься, ремонтируешь. А десятник – палкой чуть что. Так прям по гриве и бьет дрыном, хоть я и не зэк, а вольный. Сезон короткий, все на повышенной. Рама раз треснула у меня, так…

ТИМОХА: Да хорош ты со своей Колымой. Лет двадцать только про Колыму и слышу. Может, Колян чего расскажет?

АНДРЕЙ: А чего рассказывать? На Колыме не был. Жил в Харькове, в армии служил, потом в охране.