Фирменные люди - Юлия Любимова Страница 2

После завтрака мы обычно уходили, взявшись за руки, далеко за территорию пансионата, брели в сторону песчаных карьеров, на другой берег большого озера. Там было очень пустынно и тихо, наверное, как в «Забрийски Пойнт». По пути Черкасов рассказывал очередной сюжет из книги горячо любимого Курта Воннегута, например, как неизвестное космическое вещество, похожее на лед, попало в море и заморозило всю Землю по принципу энтропии.

Пока Черкасов переплывал родниковое, уже очень холодное озеро, я, сидя на берегу, представляла рассказанное им наяву. Вот затихает ветер, гаснет солнце, замирают деревья и птицы. Нет движения, нет планов, нет обязательств... А мы, как два супергероя, нашедшие свой философский камень, растворяемся в бездействии, потому что космический лед остановил и время. Мы свободны, и нам очень, очень хорошо в этом волшебном спокойном мире... О нас все забыли, и нам тоже никто не нужен...

* * *

О том, что будет потом, через две недели, я не хотела думать, хотя где-то в глубине души надеялась, что Черкасов поедет со мной в Москву или на худой конец разыщет меня, когда определится со своей работой.

Если тогда он поманил меня или хотя бы намекнул, что мы можем быть вместе, я, ни на миг не сомневаясь, отправилась бы за ним на край света, бросив все – поиски работы, друзей-приятелей. И Москву бросила с огромным облегчением, если бы мы только были чуть более откровенны друг с другом, а он был бы не так эгоистичен в ожидании своего предполагаемого успеха.

Но мы расстались, даже не обменявшись телефонами. Я считала, что Черкасов, как мужчина, должен был сделать шаг навстречу и хотя бы попробовать объясниться. Но, провожая меня в последний день, он индифферентно молчал. Его тягостное молчание выглядело искусственно, я догадывалась, что он переживает расставание так же, как и я, но не может найти нужных слов или не знает, как выразить то, что мучает его.

Может быть, он боялся, что, предложив мне выйти за него замуж, услышит в ответ: «Я не очень-то хочу!»? Что я посмеюсь над его старомодностью и наотрез откажусь от провинциального счастья? В этом случае он бы, конечно, проиграл. Может, и правильно было, что он молчал.

Со своей стороны я тоже боялась начинать трудный разговор. Мне казалось, что для него главное – это стать самостоятельным, реализовать себя в любимом деле. Мне вовсе не хотелось услышать, что я для него второстепенна. «Первым делом, первым делом самолеты, – думала я. – Ну а девушки? А девушки потом...»

Возможно, Черкасов догадывался о силе моего чувства, о моей почти детской преданности, о том, что я не из тех, кто заводит интрижки просто так, от скуки. Понимал, что я ищу любимого человека. Этим человеком мог бы быть он, если бы сам захотел, конечно. Я верила, что мы могли бы со временем превратить наши поверхностные отношения в то, что принято называть «душа в душу», и стать идеальной парой, родить красивых детей и сделать друг друга самыми счастливыми людьми на свете.

Шагая с ним рядом, я его только спросила:

– Что ты будешь теперь делать?

Он ответил:

– Уеду в Сибирь, на Урал. Куда глаза глядят... Страна большая...

Важные слова, которые я ждала с замиранием сердца, он заменил тяжелым вздохом.

На этом мы и расстались.

* * *

И только вернувшись домой, я отчетливо поняла, что мы расстались навсегда. Пытаясь разобраться в том, что же все-таки произошло, я смогла признаться самой себе, что при всей моей горячей любви и привязанности к Черкасову мы вряд ли были бы счастливы вместе. Я очень хотела бы быть рядом с ним, любить его и разделять, что называется, тревоги и радости. Но ход событий показал, что мы с ним тянем не на Ромео и Джульетту, а разве что на подопытных Шопенгауэра в его «Метафизике половой любви». А если сравнить наши взгляды на жизнь, то они и не могли быть комплиментарны.

Меня это радовало и огорчало. Черкасов верил в научную фантастику и в то, что молодежный экстрим и опасные путешествия могут его изменить. Он, подобно бамовцу, должен был покорить Сибирь. Этим он был похож на экзистенциалиста, открывающегося через борьбу.

А мне всегда нравился хулиган Диоген. Он был беспечен, как хиппи. В бойкий базарный день, пробираясь сквозь суетную толпу на торговой площади, философ размахивал ярким фонарем и что есть силы кричал: «Ищу человека!»

Правда, Диоген и его киники категорически отвергали в своей философии все социальные институты, в том числе и искусство. Но их последователи, стоики, пошли немного дальше, возвысив человека от собаки до мудрого созерцателя. Я думаю, что по состоянию души я тоже стоик.

Странно все-таки, неужели такой образованный молодой человек, как Черкасов, и вправду думал, что его «страна большая»? Сумел ли он тогда убежать от самого себя?

Я сказала себе: «Может, и слава богу, что я никогда не услышу и не увижу, как Черкасов наигрывает романсы в отблесках пламени костра», – и успокоилась.