Один человек - Михаил Бару Страница 2

Двадцать седьмое сентября. Не успел кончиться один дождь, как начался другой. В порядке незаживающей очереди. Пронизанная ветром старушка и пронизанная ветром кошка в пронизанной ветром сумке старушки. И все до самых костей. Старушка, кошка, сумка. Труба городской котельной поутру распорола пять облаков. Просто в клочья. Слишком низко нависли. Места им уже не хватает — вот и нависают ниже некуда. Сейчас такое время: все кто может — на юг. И они тоже. Столпились и ждут попутного ветра. А тот и в ус себе не дует. Шарахается по улицам и переулкам. Прикуривать мешает, неприличное насвистывает в уши прохожим. Мужчины только посмеиваются, а женщины детишек по домам загоняют, чтоб не слушали. Детишки всё равно слушают, но это не большая беда — у них через другое ухо быстро вылетает. Если, конечно, им родители его чистят регулярно. А нет, так в голове остаётся и гуляет допоздна. По утрам, спросонок, зеваешь всё длиннее и длиннее. Но это ещё ничего. Вот к декабрю придётся начинать зевать ещё ночью, чтобы на работу вовремя успеть. Огурцы и помидоры попрятались в банки. Грибы ещё не спрятались, но кто им виноват? Кто заставлял расти в таком количестве? Капуста свежа, беззаботна и весела, но того и гляди начнёт кваситься. Мелочь выстуживает кошелёк. Одеяла и носки начали толстеть и покрываться шерстью. Мёрзнут кончики. Пока только они. Батареи ночами урчат на пустой желудок. Бархатный сезон уступает место отопительному.

конец сентября…

с каждым днём всё холоднее

звон колокола к заутрене

* * *

В середине осени стая писем собралась лететь на юг. Уже и в конвертах с надписанным адресом. Даже с наклеенными марками. Солидно подготовились — заказные все. И только одна записка в чём мать родила. Но лететь хочет. Её, конечно, отговаривают — куда, мол, ты. Если дождь в пути — буквы-то все враз и посмывает. А ветер? Ты и так на сгибах вся уж потёртая. Разорвёт ведь на клочки. Да и без марок как через границу? Безмарочных почтальоны сбивают почём зря. Даже письма, случается, не долетают, а о записках и говорить нечего. И что за блажь такая — непременно лететь! На тебе всего три слова, из которых одно местоимение, а истерики устраиваешь, как доклад на сто страниц машинописного текста. Перезимуешь. Записка их, конечно, просила, чтобы в чьём-нибудь конверте, в уголке, Христа ради… но — нет. Это, говорят, перевес, да и заклеены мы все. Так и улетели. А через два месяца вернулись. В чёрных штемпелях, измятые, потрёпанные. Может, адресат выбыл, а может, получать не захотел. А некоторые не вернулись — разорвали их на мелкие кусочки. Так быстро, что и рассказать они ничего не успели.

* * *

Развиднелось. Пригрело. Совсем чуть-чуть. Солнце присело ненадолго. Соблюдает обычай. Облака, свинцовые, тяжеленные (и как только не падают), не уплывают — караулят. Чего, спрашивается, расстраиваемся? Не навсегда же — до весны. И писать будем. Правда, письма оттуда долго идут. И туда. А почта наша чёрт знает как. Нет, ну дождёмся, конечно. Куда деваться. Сейчас вот немного не по себе… Скорей бы зима. Рукавицы на меху. Чай горячий. Стопка с мороза. Бабы снежные. Круглые и весёлые. С яблочным румянцем и разноцветным смехом. Бабы непременно.

ветер вдвоём

я обнимаюсь твоими руками

а свои распускаю…

* * *

День серый, туманный и тихий. Незаметный такой день. Пройдёт, будто его и не было. В такие дни шпионам и контрразведчикам, наверное, хорошо. Скажем, от наружки уйти легко. А ежели ты контрразведчик, то обратно и шпиона арестовывать удобно. Никто и не заметит. Где Сидоров? А нету Сидорова. Вышел и растворился в тумане… Нет, не так. Вывели и растворили в тумане. А уж потом, при обыске, найдут у него в секретном ящике стола коран в переплёте из зелёного сафьяна с надписью «Сидорову от Усамого лучшего Друга».

сплошной туман

из ниоткуда прилетела ворона

каркнуть и улететь в никуда

* * *

С самого утра настоящая зима. Снег валом валит. Мягкий. Снежинки крупные, отборные. Такая растает — воды на большую женскую слезу наберётся. Хорошо не горькую. Вот когда метель злая, мороз и снег колючий — тогда на скупую, мужскую. А ещё сегодня День свежих следов. Больших — человечьих, маленьких — птичьих. Жаль только, заметает их быстро. Обернёшься назад — уже и не видать почти ничего. Если ещё и забыл куда шёл… Жалко, дровней нет. На них бы сейчас, торжествуя, путь обновить. А и пешком обновлю. За колбасой докторской, буханкой бородинского, конфетами «Коровка» и бергамотовым чаем «Ахмад» в больших зелёных пачках.

первый снег —

он так долго идёт,

что уже перешёл во второй

* * *

Опять пришла зима. Третий раз за последние два месяца. Зачастила. Может, ей надо чего? А сказать не решается. Зря. Чай не чужие мы ей. Не в тропики же приходит.

* * *

Последний день марта. В Серпухов приехал большой цирк лилипутов. Большая жёлтая афиша с синими буквами. Будут выступать в городском театре, который ещё в позапрошлом веке построил местный купец. Как склад самоваров построил. Уж потом его переделали в театр. Бархату красного завезли, кистей золотых, лепнины гипсовой намешали — и сделали театр. Он без претензий. Отзывается на «гортеатр». И сто лет назад в него приезжали лилипуты, и пятьдесят, и сейчас. И мы все умрём, а лилипуты всё равно будут приезжать в Серпухов. Просто он лежит на пути их сезонных миграций. Весенних, должно быть. Осенью лилипутов у нас не замечали. А вот весной, когда грязь, когда мусор какой-то несусветный так и ползёт изо всех щелей, когда оттаивает замёрзшее собачье дерьмо, когда авитаминоз, когда кулаков не хватает сопли наматывать, когда даже руки на себя наложить сил никаких нет, тогда нате вам — ещё и этих блядских лилипутов принесло.

* * *

Грозовой день. Чёрные тучи всё идут и идут повзводно и поротно. Дождевые капли огромные, со взрослое яйцо. Такие пробивают насквозь обычный зонтик китайского производства. Спасают только военные зонты В3-05Х, производства КБ «Рубин». Особенно те, которые снабжены устройством, отклоняющим траекторию полета капли. Мы хотели такие продать Ираку. Не успели. Один-то опытный образец Примаков отвез Саддаму перед самым началом войны. Зелёный, с полумесяцем на верхушке и гравированными сурами из корана на спицах. С ним усатый и был таков. А теперь Буш хочет его списать, как и все остальные иракские долги. А наш-то и слова поперёк не скажет. А оппозиция как воды в рот набрала. А вообще… да просто суки, что там говорить. Довели страну.

* * *

С утра дождь и ветер. Ветер и дождь. Холод собачий. И это 30 мая. А хоть бы и снег. Чем хуже, тем лучше. Делают что хотят. Вот она, свобода пресловутая. А раньше как было — тепло, светло. В белых рубашечках, в пионерских галстучках. Каникулы на носу. А сейчас? «На носу очки, а в душе осень». А галстуки пионерские где? А как нам обещали? Придёт капитализм — всё будет в магазинах. Он пришёл. Куда ушли галстуки? Молчат демократы. Не отвечают.