Ангел на мосту - Джон Чивер Страница 2

— Только что звонила ваша жена, — сказала она, по-детски отчеканивая каждое слово. — Боюсь, что у меня сейчас нет денег, то есть нет при себе… Но если вы подождете минуточку, я просто выпишу чек… если только найду свою чековую книжку! Что же вы не пройдете в гостиную? Здесь как-никак уютнее.

Было видно, что камин затопили только что, перед самым его приходом. На столе стояли стаканчики и бутылки. С отзывчивостью бездомного бродяги Чарли всем своим существом потянулся к уюту. «Интересно, где мистер Флэннаган! — подумал он. — Может, задержался в городе и сейчас едет домой вечерним поездом? А может, он уже дома и переодевается где-нибудь наверху? Или принимает душ?» Миссис Флэннаган отошла в другой конец комнаты, где стоял письменный стол, и стала торопливо перебирать лежащие на нем навалом бумаги, то тихо ахая, то вздыхая, как девочка.

— Мне, право, так неловко, что я вас задерживаю, — сказала она, может быть, вы что-нибудь выпьете пока? Там на столе все есть.

— Каким поездом приезжает мистер Флэннаган?

— Мистер Флэннаган в отъезде, — сказала она. И тихо прибавила: — Вот уже шесть недель, как он уехал…

— Ну что ж, — сказал Чарли. — Я бы немного выпил, но только вы должны составить мне компанию!

— Если не очень крепкое…

— Сядьте, пожалуйста, — сказал Чарли. — Сперва спокойно выпьем, а потом вы поищете вашу чековую книжку. Когда что-нибудь ищешь, главное — не волноваться.

Слово за слово, они выпили по шесть стаканчиков каждый. Миссис Флэннаган откровенно и простодушно рассказала о себе и о своих делах. Мистер Флэннаган колесит по свету, торгуя пластмассовыми зубоврачебными инструментами. Она же путешествовать не любит. В самолетах у нее кружилась голова; нынешним летом, когда ей в Токио подали на завтрак сырую рыбу, она взяла и уехала домой. Прежде они с мужем жили в Нью-Йорке, где у нее было много знакомых, но мистер Флэннаган решил, что в случае войны в пригороде будет безопаснее. А по ней — лучше жить, подвергая свою жизнь опасности, нежели погибать от тоски и одиночества. Детей у них нет, и ей ни с кем здесь не удалось подружиться.

— А я вас давно заприметила, — сказала она с игривой ужимкой и потрепала его по колену. — Я видела, как вы прогуливали ваших собак в воскресенье, и потом я еще видела, как вы проезжали мимо моего дома в машине…

Образ женщины, тоскующей у окна, показался Чарли бесконечно трогательным. Но что трогало его еще больше — это полное, дебелое тело миссис Флэннаган. Ах, он прекрасно знал — это всего лишь отложения жира, не несущего никакой творческой, производительной функции в организме, всего лишь подушка для скелета! И все же, сознавая это более чем скромное место, отведенное полноте в системе мирозданья, Чарли Пастерн, человек солидного возраста, был готов чуть ли не душу отдать за нее — за женскую полноту и мягкость. Намеки миссис Флэннаган на непосильное бремя одиночества делались все более и более прозрачными, и Чарли даже несколько растерялся поначалу. Впрочем, после шестого стаканчика, обняв ее за талию, он предложил подняться наверх и поискать чековую книжку вместе.

— Это — первый раз в жизни! — сказала она впоследствии, когда он приводил себя в порядок, перед тем как отправиться домой. Голос ее дрожал и казался ему прелестным. Он не сомневался в искренности ее слов, несмотря на то, что эти самые слова ему доводилось слышать не раз.

«Это — первый раз в жизни», — говорят они все, продевая свои белые руки в рукава платья.

«Это — первый раз в жизни», — говорят они, ожидая лифта в коридоре гостиницы.

«Это — первый раз в жизни», — говорят они, натягивая на ноги чулочки.

В каютах океанских пароходов, в железнодорожных купе, в летних гостиницах с видом на горные вершины — всюду и везде звучат одни и те же слова: «Это — первый раз в жизни».

* * *

— Где ты был? — скорбно спросила миссис Пастерн. — Уже двенадцатый час.

— Флэннаганы угостили меня виски.

— Она мне сказала, что он в Германии.

— Он неожиданно вернулся.

Поужинав на кухне, Чарли пошел слушать последние известия по телевизору.

— Бомбу им! — закричал он. — Маленькую атомную бомбочку! Пусть знают, кто командует парадом!

Потом он лег в постель, но долго не мог уснуть. Он стал думать о детях, о сыне и дочери, которые были далеко, в колледже. Он любил их. Это было единственное значение глагола «любить», какое он знал. Затем он загнал мяч в девять воображаемых лунок, тщательно, до малейших деталей рассчитав все — и неровности поля, и размеры клюшки, и силу удара, и характер противника, и даже погоду. Но деловые заботы его не отпускали, и от них меркла и расплывалась яркая зелень гольфового поля. Весь капитал мистера Пастерна был вложен в различные предприятия: часть — в постройку отеля в Нассау, часть — в керамический завод в Огайо, часть — в новое химическое средство для мытья окон. И всюду его преследовала неудача! Заботы выгнали его из постели, он закурил сигарету и подошел к окну. При свете звезд виднелись ветви деревьев, уже лишенные листвы. Этим летом он пытался поправить свои дела, играя на бегах, и сейчас при виде этих голых сучьев он подумал, что, вероятно, его билетики на «дубли» все еще валяются, как опавшие листья, где-нибудь в сточных канавах Бельмонта и Саратоги. Клен и ясень, бук и вяз — на третий номер в четвертом заезде — выдача сто; шестой номер в третьем заезде — пятьдесят, и сто на втором номере в восьмом заезде… Верно, дети, по дороге домой из школы, шпыняют эти его опавшие листья ногами. Снова забравшись в постель, он бесстыдно, весь, отдался мыслям о миссис Флэннаган, о том, где и как они встретятся в следующий раз. В этой жизни, рассуждал он сам с собой, так редко удается набрести на средство, дарующее забвение. И неужели отказываться от него только потому, что средство это не слишком изысканного свойства?

* * *

Новая победа всякий раз влияла на Чарли чудодейственным образом. Он весь преображался, становился щедрым, сердечным, бесконечно добродушным, спокойным, другом кошек, собак и случайных прохожих, общительным и полным сочувствия к чужим печалям. Правда, он знал, что дома, олицетворяя собой живой укор, его ждет миссис Пастерн — ну да ведь он четверть века служил ей верой и правдой, а сейчас, если бы он и вздумал нежно ее погладить, она бы скорее всего охнула и сказала: «Не трогай меня, у меня тут как раз синяк, я ушиблась, когда работала в саду». А в те вечера, которые они проводили вместе, она, как нарочно, поворачивалась к нему всеми своими остриями: она ведь никогда не прекращала свою работу по оттачиванию и шлифовке чувства собственного достоинства!

— Представь себе, — скажет, бывало, миссис Пастерн, — Мэри Квестед, оказывается, передергивает в картах, — и замечание ее повисало где-то в воздухе, так и не добравшись до кресла, в котором сидел Чарли. Быть может, все реплики миссис Пастерн были лишь косвенным выражением ее недовольства Чарли. Как бы то ни было, ее недовольство уже не в силах было его затронуть.

Следующее свидание с миссис Флэннаган произошло в городе. Они позавтракали в ресторане и потом провели весь день до вечера вместе. В вестибюле гостиницы миссис Флэннаган остановилась перед витриной с парфюмерией. Поиграв плечами, и назвав Чарли «мартышкой», она объявила, что обожает духи.