Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов Страница 2

Мы потоптались немного возле остановки. Отец, кажется, поздоровался с одним из подполковников. Сын с громким криком «море, море!» бросился через шоссе к Лебяжьему. Я обнял отца за плечи, и мы пошли вслед за Китом.

Перейдя шоссе, я оглянулся на подполковников. Они молча смотрели нам вслед.

– Они, должно быть, из соседских приходов, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду? – спросил отец.

– Разве ты не заметил, что они похожи на французских кюре? – спросил я. – Я видел таких в департаменте Луара.

– Брось, – сказал отец. – Это уж ты слишком.

– Дедуля! – закричал сын. – Как называется это море?

– Это не море, Ваня, а озеро, – сказал дед. – Оно называется Лебяжье. Старожилы утверждают, – обратился он уже ко мне, – что в этом озере целебная вода. Верно ли это, не знаю, но мой ишиас здесь в прошлом году как рукой сняло. Море, Ванюша, – повернулся он снова к Киту, – значительно больше. Море необъятно.

– Нет, это море, – тихо сказал Кит, щурясь от блеска. Он вытянулся, приподнялся на носки, ноздри его трепетали. Он делал стойку, как хороший гончий пес. Он вдыхал лесные дурманные запахи, и я знал, глядя на него, что он запомнит эти запахи на всю жизнь, как я запомнил в свое время запахи Лебяжьего, запахи детства.

– Ура! – завопил он вдруг не своим голосом и ринулся в прибрежные заросли.

– Где будем купаться, папа? – спросил я отца.

– Пойдем дальше, – ответил он. – Вон за тем мыском есть песчаная полоса. Там кажется, что на сто километров вокруг ни души.

– Да, я помню – сказал я.

– Ты разве бывал здесь? – спросил отец.

– Я здесь провел лето в пионерлагере Льнокомбината, – сказал я. – Мне тогда было четырнадцать… нет, тринадцать лет.

– Ну, я же этого не знал, – сказал отец.

– Конечно, – сказал я и посмотрел на него сбоку.

Смущение мелькнуло по его лицу, словно он был сам виноват в том, что не знал подробностей детства и юности этого матерого то ли битника, то ли черт знает кого, тертого, битого, не очень понятного мужчины с блуждающей улыбкой, его сына.

Мы пошли под соснами по хвойному насту. За можжевельником и елками мелькала полосатая фуфайка Кита.

Сперва сквозь березы просвечивали голубые постройки пионерлагеря, в небе полоскался выцветший флаг, прогудел горн, и я увидел наше футбольное поле. Оно совсем не изменилось за эти долгие годы, только выбоина на вратарской площадке стала глубже.

Именно в этой выбоине в конце матча с командой «Голубого озера» я споткнулся, разбил себе локоть, а набежавший Конь ударил мне бутсой прямо в рот, и я, вскочив, в крови и в поту, позабыв все от боли, унижения и усталости, вбил мяч в правый дальний угол своих ворот, и, когда зрители, среди которых была Лида, ахнули, а потом разразились хохотом, я остановился, схватившись за голову, и мне показалось, что душа отошла от меня; я вдруг увидел дикий незнакомый мир, в котором не мог назвать ни одного предмета…

Отец продолжал прерванный разговор:

– …понимаешь ли, помимо идеологических разногласий неизбежен еще и чисто государственный конфликт между этими двумя силами. Как ты считаешь? – Он крепко взял меня за плечо и заглянул в глаза.

Из леса выскочил с шальными глазами Кит. Он метнул в нас копье, побежал в атаку, крутя над головой томагавк, схватил меня за правую руку.

– Папа, там возле моря ходит олень! Это Великий Олень! Идем на спор? Он меня ждет!

Я улыбнулся, вспомнив Лиду, нашу пионервожатую, и таинственные сумерки перед вечерней линейкой.

Лида была то ли пловчихой, то ли гребуньей. У нее была мускулистая плотная талия и большая грудь, обычно обтянутая желтой майкой. В клубе во время фильма «Небесный тихоход», в давке, в дверях, Лиду прибило ко мне, и ее груди торчком вонзились мне в лопатки. Я вздрогнул, словно обожженный. Она пробралась вперед и, обернувшись, внимательно на меня посмотрела. И чуть усмехнулась. Свет этой далекой усмешки.